peace means having a bigger stick than the other guy
ау про пиздец
часть перваяНеприятности Клинт чувствует ещё на проходной. Они буквально кричат в лицо - молодой агент в буквальном смысле рявкает "стоять!", когда стрелок, махнув перед детектором пропуском, делает шаг вперед. Он замирает от неожиданности, а через мгновение на него уже смотрят немного испуганные серые глаза - Ястреба в нем признали только сейчас.
Бартон усмехается и только вопросительно выгибает бровь - уж лучше такое рьяное стремление исполнить возложенные обязанности, чем разгильдяйство на входе в главную базу, но ему все равно любопытно. Парень смотрит на него ещё несколько секунд, видимо, ожидая соответствующей местной легенде реакции, но потом все же решается:
- Уровень безопасности - код двадцать пять-ноль шестьдесят-рэд, сэр! Приказ Директора, сэр!
Усмешка исчезает с губ ещё при слове шестьдесят. Клинт подбирается, хмурится, проговаривая одними губами "прямая угроза". И в какой-то степени, это хуже, чем "ноль восемьдесят". Там - чистые действия, непрерывная работа в поле, когда главная цель - выиграть. "Ноль восемьдесят" - война. "Ноль шестьдесят" - правила. Жесткие, безусловные, и, в случае прямой угрозы, необходимые. Поэтому Клинт покорно проходит на следующий участок досмотра, терпеливо ждет считывания отпечатков и даже - впервые за очень долгое время на его памяти - отвечает на контрольный вопрос.
Он пытается ухватиться за раздражение. На формальности, на долгие процедуры, бессмысленные по сути - это все равно, что пытать вот так Коулсона: вряд ли есть кто-то преданнее Щ.И.Т.у, чем Фил. Был. К раздражению примешивается обволакивающее чувство тоски. Клинт останавливается посреди коридора и несколько мгновений просто стоит, привалившись плечом к стене. Три недели. Достаточно для того, чтобы смириться, и невыразимо мало, чтобы перестало болеть.
Бартон выдыхает, когда динамик над головой сигнализирует о сообщении повышенной важности - из трех доступных во время "пять-ноль-шестьдесять" входов на базу остается открытым только один. "Ноль-восемьдесят" все ближе. А директор хочет видеть его у себя. На раздражение и утрату не остается времени. Теперь - только собранность, стопроцентный контроль периметра и зудящее чувство тревоги.
Фьюри выглядит уставшим. Намного сильнее, чем на следующее утро после битвы на Манхэттене. Когда пришло осознание, что самое страшное кончилось, когда резервы, держащие в тонусе все дни атаки Локи, истощились, резко, словно по щелчку. Когда осталось самое сложное - хоронить погибших. Тогда директор был похож на бледную - и даже не было сил улыбнуться каламбуру - тень самого себя. Клинт тогда думал, что при нем полковник хуже ещё не выглядел.
Сейчас было хуже. На лице Фьюри буквально читается какая-то безнадежность. Она одна пугает стрелка больше, чем полчища читаури и необходимость в одиночку противостоять пяти вооруженным наемникам, имея в распоряжении лишь пару ножей.
- Бартон, - директор приветствует его сухо, скорее больше на автомате - в голосе нет привычной расположенности Ника к своему лучшему агенту. Клинт знает, что это не личная неприязнь. Всего лишь ещё одно доказательство - все серьезно.
"Всего лишь", - повторяет он в мыслях, невесело усмехаясь, и кивает в ответ.
- Помнишь, я предлагал тебе отпуск, Бартон?
- Да, сэр, - чуть более неуверенно, чем требуется. Стрелок не понимает, к чему клонит полковник, но предложение отпуска, конечно, помнит. На следующий же день после возвращения Тора и его двинутого братца в Асгард. Клинт тогда отказался. Прочитал за этим беспокойство, необходимость восстановиться не только после битвы, но и после всего, через что ему пришлось пройти. Оценил. Но все равно отказался. Сказал, что работа поможет ему больше. Ложью это не было. Правдой, впрочем, тоже - три недели практически непрерывных заданий хуже не сделали, но и лучше тоже не стало.
- Теперь я вынужден заменить предложение приказом. Что ты там хотел? Как можно подальше от Нью-Йорка и людей? Подальше из страны, агент. И чтобы месяц я тебя не видел.
Клинт хмурится. Это последнее, что он ждет от полковника.
- Я не понимаю, сэр, - говорит он, невольно думая, что заслужить право высказать сомнения прямо, задать вопрос, поставить под него решение директора, было нелегко.
Фьюри вдруг как-то сникает. Опускает взгляд, и кажется, что сложенные в "замок" руки - единственное, что держит его голову в прямом положении. Он молчит несколько секунд и вздыхает:
- Щ.И.Т.у объявили войну, Клинт. Мы не знаем, кто.
- Простите, сэр, вы...
- Восемь. За последние три дня пропали восемь агентов, Ястреб. Не простых агентов. Одних из лучших. Мы не можем отследить их положение, мы понятия не имеем - кто. Но догадываемся, что, кто бы не стоял за этим, он пойдет на повышение. И его следующей целью будешь ты или Наташа. Нет, Бартон. Без возражений. Ты будешь полезнее в безопасности. Мне нужны развязанные руки. Это целенаправленная охота - мы и победителями мы не будем, если не выиграем сейчас немного времени. Я был бы рад видеть тебя рядом все это время, но мне нужно знать - когда мы разберемся с источником угрозы, ты будешь готов действовать. Приказ понят, Ястреб?
Клинт молчит, невольно стискивая зубы. Уйти, когда он нужен. Отсидеться, когда Щ.И.Т., его дом, его - по сути - семья, под угрозой. Это противоречит практически всему, во что стрелок верит. Но доля резона в словах полковника есть. Это похоже на спланированную атаку. Бартон не сомневается, что это она и есть. А значит пока что перевес не на их стороне. Настоять сейчас на своем, остаться дома, в Нью-Йорке - провести несколько бесконечно долгих дней, постоянно ожидая нападения. Это выматывает больше всего - нависшее чувство угрозы. А полковнику, когда придет время действовать, будет необходим Ястреб в полной боевой готовности.
Стрелок крепче, до боли, стискивает зубы и кивает:
- Так точно, сэр. Вы позволите действовать удаленно, сэр? Я не дотягиваю до наших безопасников, сэр, но кое-что могу. Вы же знаете, что сидеть без дела у меня не получится.
Фьюри смотрит на него долгим, пристальным взглядом, и наконец вздыхает, чуть махнув рукой:
- Запрещать тебе это всё равно бесполезно. Свяжись с агентом Романофф. Улетайте первым же возможным рейсом. И аккуратнее там, Бартон.
Стрелок снова кивает, разворачивается, и уже в дверях не удерживается от вопроса:
- У вас есть идеи, кто может стоять за этим, сэр?
Пауза перед ответом слишком долгая. И когда полковник произносит короткое "нет", Клинт знает, что тот врет. Но никак не комментирует - не доверять директору у него оснований нет.
Наташе он пытается дозвониться сразу же, как оказывается за пределами базы. Трубка отвечает бесконечной чередой длинных гудков. Клинт помнит, что возвращение Романофф запланировано на сегодня, но все равно не может отделаться от беспокойства. Кабинет Фьюри расположен почти в центре базы, и обратной дороги до проходной хватило, чтобы услышать все, что нужно в приглушенных разговоров торопливо снующих по коридорам агентов. Восемь человек. Все фамилии стрелку более, чем хорошо знакомы. С каждым было несколько совместных заданий. С каждым ему нравилось работать - а это большая похвала от Ястреба, больше любившего действовать в одиночку. Отличные агенты. На самом деле - одни из лучших. Что важнее - отличные парни. Одно то, что их удалось захватить, говорит о объявившемся враге Щ.И.Т.а более, чем достаточно.
По дороге до дома Бартон петляет. Непроизвольно, просто ловит себя на мысли, что нарезает уже второй круг, когда замечает полюбившуюся им с Нат пиццерию в четырех кварталах от их квартиры. Совершенно не по дороге на базу - поэтому захваченная по пути домой "Фирменная" считалась основательным знаком внимания - не поленился, сделал крюк.
Мысль о редких спокойных вечерах только усиливает беспокойство. Но Клинт выдерживает ещё несколько перекрестков - светофоры к нему благосклонны - и тормозит напротив обычной Нью-Йоркской многоэтажки. На автомате смотрит вверх, безошибочно цепляясь взглядом за светлые жалюзи на окнах - близнецы тех, что стояли у всех соседей. Нарушать "гармонию" фасада зданий - запрещено. В той же степени, насколько агентам одной из самых влиятельных шпионских организаций запрещено выделяться. Нат не дома - это стрелок видит сразу. И даже не была. Их небольшой условный сигнал - приподнятые на несколько сантиметров жалюзи в кухонном окне. Так, что видно красную полосу на черной керамике горшка: не убиваемый кактус, которого они, не сговариваясь, прозвали Халком - единственное, кроме них, живое существо на всю квартиру.
Сейчас жалюзи опущены.
Клинт выдыхает, снимает шлем, и снова достает телефон. Кидает взгляд на дисплей - ни пропущенных звонков, ни сообщений. Он уже хочет нажать кнопку повтора последнего набранного номера, когда чутье, то, без чего он никогда бы не стал лучшим агентом Щ.И.Т.а, подсказывает снова посмотреть вверх. И заметить. Движение - едва уловимое, осторожное, незаметное для любого, кроме Ястреба.
И это не Таша.
"Поздно, директор", - думает Клинт все же нажимая клавишу и не отрывая взгляда от окна. Сейчас за светлыми пластиковыми пластинами снова покой, но контроль взвинчен до предела. И единственная эмоция, которую позволяет себе Бартон, просящая, пронизанная надеждой мысль - "давай же, отвечай".
То ли ему везет, то ли ещё что, но он наконец слышит глухой щелчок, прерывающий гудки. На анализ ситуации уходят тысячные доли секунды. Узнали адрес, выследили - значит, и прослушивать могут.
- Бартон? - её голос звучит устало, но Клинт все равно на мгновение улыбается - она тоже рада его слышать. - Я только вышла с паспортного контроля! Директор мне должен - у них тут смена состава, и этот урод продержал меня...
Стрелку хочется дослушать до конца - он не знает, когда ещё придется. Но попытаться сейчас держать связь с Романофф - вывести на неё тех, кто сейчас находится в их доме. Его собственный "хвост". Клинт вздыхает и произносит максимально нейтрально, но голос все равно выходит глухим:
- Таша, прости, кино сегодня отменяется. Я нужен Фьюри.
Пауза. Незаметная для стороннего слушателя. Незаметная даже для директора. Но Бартон буквально видит, как мгновенно пропадает тепло из сине-зеленых глаз. Как прячется Нат, и появляется ушедшая было в тень Черная Вдова.
- Ничего, - медленно отвечает она. - Я приму ванну. Почитаю - давно не могу закончить начатое.
- Отверженные? - словно между прочим спрашивает Клинт.
- Нет, Анна Каренина.
Бартон усмехается, прикрывает глаза и выдыхает:
- Увидимся я вечером.
- Не забудь про пиццу.
Вместо ответа он нажимает "отбой", крепко сжимая телефон пальцами. Почти до треска, который все равно не слышит. На несколько мгновений сердце стучит слишком сильно. Короткий миг - хватает, чтобы успокоиться. Задвинуть тоску и желание оказаться рядом со своей женщиной или хотя бы сказать ей, чтобы была осторожна, чтобы берегла себя, глубоко внутрь. Равных Наташе в ей мастерстве - нет. Она умеет скрываться, у Клинта была возможность убедиться в этом лично. Иногда ему кажется, что тогда она хотела, чтобы он её нашел, потому и получилось.
Она - лучшая. А значит, будет в безопасности.
Каренина. Россия. Снова Россия. Каренина. Москва или Санкт-Петербург. В обоих, насколько Клинт помнит, столицах у Таши было несколько вариантов, чтобы лечь на дно. А где ее потом искать, если придется, он знает. Главное сейчас для нее - затеряться.
Бартон открывает глаза, прячет телефон в карман, на автомате проверяет пистолет за поясом, перебирает пальцами, буквально чувствуя в них рукоятку ножа. Лук на базе, второй - дома. Но и без верного оружия он справится. Сколько бы их там не было. Это его дом. Его территория. На своей территории сражаться всегда проще.
Он справится.
Пальцы сжимаются в кулаки, Клинт выдыхает… и снова достает телефон. Нужно предупредить Фьюри. Вызывать группу захвата. Не лезть в одиночку.
Тишина, первый гудок…
… второй звучит громче. Резче. Со стороны. Стрелок резко оборачивается. Только для того, чтобы увидеть несущийся по встречной полосе узкой улицы грузовик. Слишком быстро для зазевавшегося водителя. Слишком намеренно – прямо на него.
«Байк», - некстати думает Бартон. Мысль грустная, опутанная сожалениям, но стремительная. В следующий миг он не думает уже ни о чем, действует на автомате, отталкиваясь от мотоцикла, сталкивая его почти под колеса грузовика, а сам уходит в сторону, чтобы приземлиться на бок. Перекатывается несколько раз, попутно освобождая нож, тут же поднимаясь на ноги – чувство опасности не становится меньше, только усиливается. Но слышит шаги за спиной слишком поздно – отвлекает скрежет металла от столкновения. Отвлекает все то же сожаление – байк ему действительно нравился. Больше, чем нравился.
И разворачивается, выкидывая руку с зажатым ножом, тоже слишком поздно. Боль в затылке острая, резкая и почему-то холодная. Клинт не удерживается на ногах – опускается на колени, и тут же чувствует второй удар. Он уже обжигает, заставляет упереться ладонями в неровный асфальт. И несет с собой темноту.
Тепять людей Фьюри привык. Звучит страшно, но это правда. За более, чем двадцать лет руководства Щ.И.Т.ом пришлось научиться. Уходили всегда лучшие. Верные. Нужные. Приходилось принимать. Отпускать. И каждый раз эмоции были под запретом. Не при его статусе, не при его должности. И без эмоций было легче. Потому что терять было больно каждый раз. Но почему-то кажется, что ещё никогда настолько сильно, как сейчас.
Ник смотрит перед собой. Телефон. Обыкновенный сотовый. Один из тех, что были распространены в начале десятилетия, до того, как им на смену пришли собратья "поумнее". Рекомендация отдела безопасности - чем проще устройство, тем легче закрыть к нему доступ. Конечно, у Клинта наверняка была пара современных игрушек, Ник никогда не спрашивал - не приходилось к слову, да и несмотря на максимально близкие в их условиях отношения, о чем-то, выходящем за пределы работы, они говорили редко.
Сейчас директор чувствует сожаление.
И тут же гонит его от себя. Принять сожаление - поверить в самый худший вариант. Тот, что пришел на ум первым, едва ему сообщили, что единственный след, оставшийся от агента Бартона на месте аварии перед его домом - простой телефон.
Фьюри смотрит на кусок пластика, словно ожидает, что тот сейчас расскажет всё, что видел. Кто. Куда. На "зачем" Ник и не надеется. У него есть версия. Ник бы не стал директором Щ.И.Т.а, не умей анализировать даже самые ничтожные крупицы данных. Но допускать её, не говоря о том, чтобы прорабатывать, желания нет. Слишком безысходным выглядит то, что за ней кроется.
И всё же... чутье, то самое, без которого ни один агент не протянул бы и месяца, более чем уверенно шепчет - "ты прав". "Не ошибаешься". "Правильно ставишь кусочки паззла на место". Только получающаяся картина пугает. Несмотря на то, что за свою долгую карьеру Фьюри видел достаточно.
Он переводит взгляд на коммутатор, и рефлекторно тянется к кнопке вызова, чтобы потребовать к себе Бартона. Того, кто всегда был рядом, когда Щ.И.Т. переживал тяжелые времена. Как и Фил. Сейчас нет ни одного, ни другого. И список тех, кому полковник доверяет - с оговорками, с допущениями и условностями, но доверяет - пуст. И опустел стремительно. За несколько дней. Негласная "личная гвардия" Ника Фьюри растворилась вникуда, словно её никогда и не было. Словно не было усилий, ошибок и притирки к невообразимо разным людям. Каждый из которых был нужен. И сейчас больше, чем когда-либо.
Их нет.
Полковник перед угрозой один.
И самое неприятное, подкатывающее к горлу комком тошноты, заставляющее оборачиваться назад, к стеллажу с папками, где за отчетом две тысячи восьмого года прячется бутылка водки - уверенность. В простом, и в то же все время все усложняющем факте: несмотря на "двадцать пять-ноль шестьдесять-рэд", несмотря на готовностью к бою на всех имеющихся в распоряжении базах - это не угроза Щ.И.Т.у. Это объявление войны лично его директору.
Единственный темный глаз снова возвращает внимание к телефону. Последние звонки были проверены первым делом - и то, что Ник услышал, было единственной хорошей новостью. Все говорило о том, что предупредить Наташу Бартон успел. Почти сразу же после того, как Черная Вдова вышла на связь, сообщая о возвращении в город после задания. Даже если её вели, даже если хотели брать после выхода в город - не получилось. Где была сейчас Черная Вдова можно было только догадываться. Ник догадывался, но проверять не хотел. Она вернется. Вопрос был только в одном - для того, чтобы быть рядом со своим мужчиной, или для того, чтобы мстить.
Стук в дверь кажется слишком громким. И не сулит ничего хорошего. Как и нечитаемое выражение на лице агента Дженкинса. Говорить то, для чего он появился на пороге кабинета директора, ему явно не хочется. Словно двадцать первый век отменили и мир снова погрузился в мрачное время досреднивековья, где принесшего плохую весть ждала не самая оптимистичная судьба.
Ник понимает, что готов думать о чем угодно, только бы не слышать новостей.
Он выпрямляется, чувствует спиной твердую поверхность спинки стула и сухо бросает:
- Докладывай.
Дженкинс медлит. Всего на мгновение - в конце концов, он опытный боец, пережил визит Локи и многое, что случилось до асгардца - но и этого достаточно, чтобы сделать выводы.
- Стив Роджерс, сэр! Мы не можем выйти с ним на связь! Так же, как и с...
- Достаточно, Дженкинс! - Фьюри подкрепляет слова жестом - приподнимает ладонь, не давая произнести то, что и так прекрасно знает. Как и с остальными. И шансов на то, что Капитан всего лишь не разобрался с современными средствами связи, нет. Не когда Щ.И.Т. следит за каждым его шагом.
Откуда берется самообладание, полковник не знает. Оно просто есть. Очень и очень давно. Может быть, досталось в наследство от того, кто передал ему пост директора. Может быть, прилагается вместе с должностными обязанностями или выдается вместо униформы. И оно сейчас позволяет принять информацию, внешне ни чем не выдавая то, как опускается всё внутри. Как накрывает осознанием, что помимо его "личной гвардии", помимо этой привязанности, было и другое слабое место. И то, что оно может быть целью, он понимает слишком поздно.
Фьюри не выдерживает - оказывается на ногах, упирается ладонями в стол и, опустив голову, выдыхает. Бартон и Роджерс. Наташа за пределами страны, как и Тор. Остаются Беннер и...
- Свяжитесь со Старком, - отрывисто отдает приказ полковник, - пусть не вылезает из своей брони до приезда оперативной группы. Доставьте его сюда. Будет спрашивать - это ради его же безопасности.
Ник снова выдыхает и продолжает уже сдержаннее:
- И собери всех, располагающих шестым уровнем доступа. Плюс Уилсона и Блэйка. В комнате для совещаний через 10 минут, мне нужно кое-что проверить.
Последнее вырывается само собой. Дженкинс если и понимает, то вида не подает, молча принимает приказ и выходит. А у Ника есть десять минут, чтобы справиться. С пониманием одной простой мысли - если Старк там же, где и Роджерс, война закончилась, так толком и не начавшись. И он в этой войне проиграл.
Во рту сухо. Напоминает первые мгновения на Хэликэрьере. И разноцветные пятна перед глазами те же. Тогда хотелось оказать где угодно, только бы за стенами летающей крепости. Не встречаться со взглядом светло-зеленых глаз, не думать о том, сколько своих он убил. Не пытаться представить, что дальше. Сейчас Клинт совсем не против туда вернуться.
Тогда, едва придя в себя, он знал, что все кончилось.
Сейчас, похоже, только начинается.
Стрелок дергает руками, морщится - снова экскурс в прошлое: вокруг запястий тугая кожа, не двинуть. Он слышит легкий лязг, снова дергает - звук чуть громче. Бартон коротко, на выдохе выругивается - похоже, что крепления фиксирует натянутая цепь - и даже не одна. Скорее всего, целая система из двух или трех цепей, держащая руки на весу. Хреново. Если до этого было как-то иначе.
Он прикрывает глаза, прислушивается к ощущениям. Ноги он чувствует, но и они обездвижены. Слабости в руках пока нет, значит, он здесь или, по крайней мере, в таком положении, недавно. Сидит - за спиной что-то твердое и холодное. Видимо, камень.
"Могло быть и хуже", - думает Бартон, все ещё не открывая глаз. Пошевелиться он не может, но все указывает на то, что ему пытались обеспечить хотя бы относительно удобное положение. И это открытие не радует. Не хотят выматывать - всегда равно хотят использовать. И вряд ли ему понравится то, чем ему предложат заняться.
Клинт поднимает опущенную до этого голову, открывает глаза - бесполезно. Темно. Настолько, что различить что-то невозможно даже ему. Стрелок снова выругивается и делает несколько наклонов вперед, разминая шею. А потом запрокидывает голову назад... и на мгновение забывает, как дышать от боли в затылке. Яркая, белым пятном перед глазами. Обжигающе горячая - сестра-близнец той, что сейчас всплывает в памяти. Отадается фантомом удара, и Клинт кусает губы, чувствуя, как сжимается все внутри.
- Хорошо приложили, гады, - выдавливает он сквозь зубы - на злость можно отвлечься. Попробовать отставить начиающую пульсировать в висках боль на второй план. Получается не сразу. Требуется несколько бесконечно долгих минут, чтобы начать дышать, чтобы расслабить грудную клетку и пообещать себе не делать резких движений.
Он проводит так час, не меньше. Внутренние часы никогда не ошибаются - Клинт привык им доверять. За это время не меняется ничего - ни гулкая тишина вокруг, ни темнота перед глазами.
Бартон привык к таким вещам. Не раз приходилось выбираться из плена, из, казалось бы, безнадежных ситуаций. Но каждый раз он знал, где оказался, и почему. Сейчас... ответа нет ни на один, ни на второй вопрос.
И это... тревожит. Даже мысленно Клинт использует именно это слово. Сказать "пугает" - подписать себе смертный приговор. Страх заставит потерять голову, заставит действовать необдуманно. Отпустить самоконтроль. А без него Ястреб опасен в первую очередь для самого себя.
Ещё час. Бартон начинает думать, что это похоже на пытку. Пока ещё держится – не делает резких движений, заставляет себя держаться на расстоянии от паники. Она неизменно последует за попытками вырваться из захвата силой. Но с каждой минутой контролировать себя все сильнее. С каждым ударом сердца крепнет мысль, что он ошибся. Что всё это – единственное, что его ждет. И дальше – только смерть. Долгая и мучительная. С жестокой иллюзией, что страданий не будет.
Стрелок упрямо гонит подобные мысли прочь. Но они упрямы. Бороться с ними все сложнее. И пить хочется все больше. А вскоре и тело начинает давать знать об усталости и о желании сменить положение. Хотя бы пошевелиться…
Когда Клинт слышит голоса – ему кажется, что это начало. Бреда, галлюцинаций, стремления выдать желаемое за действительное. Но через мгновение тишина разрывается похожим на скрежет металла по металлу звуком – и на полу показывается длинная полоска света с четкими, словно на картинке в высоком разрешении, краями. Бартон отводит взгляд – может быть слишком ярко и превращается в слух. Попробовать услышать шаги, походку, манеру говорить – у него достаточно опыта, чтобы потом использовать это. Представить того, кто будет с ним разговаривать.
Но собеседник молчит. Более того, даже не заходит внутрь. Всё, что его выдает – тяжелое дыхание, звучащее, кажется, отовсюду. Динамики – понимает Клинт через мгновение, но приятного в звуке мало, даже несмотря на то, что он догадывается об их источнике.
Стрелок снова кусает губы, чтобы не начать говорить самому. Чтобы не выдать в приказном тоне нежелание снова оставаться одному в тишине и раздражение на неизвестность. Иначе это будет использовано против него.
Кажется, его невидимый собеседник придерживается той же тактики. Выжидает. Ждет, когда у Бартона закончится терпение, когда он сорвется на крик и потребует объяснений. И Клинту не хочется себе в этом признаваться, особенно сейчас, но он действительно близок к тому, чтобы начать это делать.
Чтобы убедить себя, что это не самая плохая идея.
Не успевает. Ни вступить в спор с самим с собой. Ни что-либо ещё. Потому что слышит там, за полоской света, на которую теперь можно безболезненно смотреть из-под ресниц, оживление. Слышит, как нарастают голоса. Один, высокий и немного истеричный, особенно.
- Давай, не тормози, шагай-шагай!
И глухой звук удара. Чей-то стон.
Клинт морщится – это хуже, чем тишина. Это больше похоже на пытку, чем тишина. Потому что возможности помочь у него нет. Потому что желание помочь – первое, неконтролируемое, на грани инстинкта.
Снова удар и чей-то хриплый смех, в котором слышна, невзирая на попытки её замаскировать, боль:
- Нет, парни, я понимаю, что у вас тут вечеринка. Но я не обиделся бы, если бы вы меня не пригласили.
Знакомый смех. И голос знакомый.
- Затыкайся уже – иначе помочь придется! – и ещё один удар.
Бартон рефлекторно пытается податься вперед, словно пытаясь оказаться там, по другую сторону двери, что скрывает источник света и голоса. Ремни впиваются во внешнюю сторону запястья, и стрелка впервые накрывает чувство ярости от невозможности пошевелиться. Он дергается снова – безрезультатно. И в бессилии запрокидывает голову назад, вспоминая о последствиях за считанные доли секунды до того, как затылок касается стены.
Самоконтроль.
Клинт выдыхает. И вздрагивает, когда слышит громкий хлопок. Тоже там, где свет и голос. А через мгновение полоска на полу пропадает, исчезая вместе с таким же оглушающим хлопком.
Дверь.
Значит, рядом ещё одна. Соседняя… камера? А в ней, наверное, этот знакомый голос.
Бартон хмурится. Прокручивает услышанное в сознании. Ещё раз. И снова. Мысль назойливая, он уверен, что знает его обладателя. Уверен, что слышал уже что-то подобное. В других обстоятельствах, но с теми же интонациями. Совершенно не подходящими к обстановке. Отдающими наглостью и, в то же время, вызывающими усмешку. Совсем как…
Адреналин, напряжение и какой-то сумасшедший азарт. И ни с чем не сравнимое ощущение, что он в деле. Там, где нужен. Полезен. Им всем - усовершенствованным людям, монстру, богу. И один из них, кажется, готов разделить с ним азарт. Голос в динамике даже в такой ситуации полон оптимизма:
- Что ещё?
Стрелок усмехается:
- Тор дерется с отрядом на шестой.
Пауза и невозможно-саркастичное:
- А меня не пригласил.
Сине-зеленые глаза расширяются в удивлении, и Бартон с изумление поворачивает голову, насколько это возможно, направо. Соседняя камера. В которой – в этом уже не приходится сомневаться – находится…
- Старк, - выдыхает Клинт, думая, что это очень, очень плохая новость.
Время. Его мало. В таких ситуациях всегда понимаешь, что его осталось немного. И в то же время, самым парадоксальным образом, это всё, что сейчас есть у Клинта. Он, и его внутренние часы. За дверью тихо, и за стеной тоже. Стрелок специально прислушивается, пытается уловить малейший намек на движение или голос - это же Старк, он не должен молчать - но за следующие три часа не раздается ни звука.
Время. Бартон чувствует его ход. И в прямом смысле тоже: постепенно затекают ноги, наливаются тяжестью руки, устает от долгого пребывания в одном положении шея. Хочется поднять голову, размять мышцы плеч и упереться затылком в стену. И в какой-то момент он даже думает, что боль - меньшее из двух зол. Но она все ещё слишком яркая, заглушающая реальность настолько, что стрелок снова в бессилии опускает голову и прикрывает глаза.
Он умеет ждать. За годы работы на Щ.И.Т. пришлось научиться. Он не стал бы лучшим, если бы не умел. Иногда на выслеживание цели уходили не одни сутки - и большая их часть приходилась именно на это. Ожидание. Клинт знает, как использовать его, как не превратить в бездействие. И даже здесь, сейчас, когда по первым признакам все выглядит на редкость хреново, он пытается не дать времени отсчитывать свой ход впустую.
Анализирует. Просчитывает варианты. Предполагает худшие и прикидывает шансы выбраться из них. Получается не слишком удачно - слишком мало данных. Он понятия не имеет - где он. Понятия не имеет, что от него хотят, и к чему готовиться. Не убили, значит нужен. Для чего? На этот вопросы могут быть сотни, если не тысячи ответов. От информации до предложения сменить работу. Такое уже было. Ему угрожали, обещали суммы, которые, наверное, показались бы существенными и Старку, шантажировали... не действовало, разумеется. Ястребу нравится его работа. Нравится его "гнездо". И кем бы не был тот, благодаря кому Клинт обзавелся больным затылком, изменить это ему не под силу.
Мысль приносит спокойствие. Бартона даже хватает на короткую усмешку - он на мгновение чувствует привычную уверенность в себе, словно нет оков на руках, словно ситуация под полным его контролем. Пусть ненадолго, но этого хватает. Ровно до тех пор, пока не приходит осознание, что, по сути, такое - впервые. Он не раз видел пленников, иногда освобождал, чаще - упекал в камеры на базах Щ.И.Т.а. Но ещё никогда не был на их месте.
- Я бы вполне обошелся и без такого опыта, - тихо бормочет Клинт, чувствуя, как царапает от сухости горло. Звук собственного голоса кажется странным.
Он снова пытается изменить положение. Знает, что невозможно, что с первой попытки ничего не изменилось, но мышцам начинает не хватать движения. Остро. До боли. И тело действует на рефлексах.
Его ищут. Клинт цепляется за фразу, прокручивает её в голове до тех пор, пока не начинает верить в неё окончательно. Пока не избавляется от всех сомнений. Понимает, что может ошибаться. Но перспектива остаться без шанса на спасение хуже, чем возможность ошибиться. Если ищут, значит, главное - продержаться. Дождаться своих. Выжить. Это Ястреб умеет делать лучше многих.
- Выберусь, - выдыхает он сквозь зубы. - Выберусь, - повторяет снова, думая, что это похоже на обещание. Пусть и самому себе. А потом вдруг замирает, понимая. Что выбор слова, а точнее его формы, неправильный - нужно использовать множественное число. Потому что за стенкой Старк. И это все усложняет.
Уйти, оставив миллиардера, он просто не сможет.
Синдром героя... или как там говорил Фьюри. С подачи Наташи, не иначе - спросить у неё у него так и не хватило времени. Думать о том, что больше возможности и не представиться, Клинт себе запрещает. Как и том, успела ли Романофф уйти. Это неизбежно приведет к сомнениям - непозволительная сейчас роскошь...
Ещё три часа. Или четыре. Он постепенно начинает терять нить времени.
И вместе с ним... контроль.
Потому что больно. Потому что хочется, нужно, необходимо, как воздух, пошевелиться. Сменить положение. Дать привыкшим к постоянным нагрузкам и тренировкам мышцам возможность прийти в движение.
Потому что незнание давит. Сильнее ремней на запястья. Сильнее тишины за стеной - от Старка до сих пор ни звука.
Через сколько он не выдерживает - сказать уже сложно. Просто в какой-то момент понимает, что хватит. Что если не произойдет хоть что-нибудь, то грань между контролем и отчаянием сотрется в одно мгновение. А без контроля ему не выбраться.
И Клинт кричит. Дерет горло, не обращая внимания на острую боль при первых звуках, не жалея легких.
- Вы меня скукой добить решили, что ли? - ещё не просьба. В голосе сарказм. Нахальство. Наглость. Пренебрежение. Всё то, что формирует маску Ястреба. Защищает не хуже, чем сыворотка Кэпа или броня Старка. - Не выйдет, у меня воображение богатое!
В ответ тишина.
Гулкая.
Страшная.
И на мгновение мелькает мысль, что это - всё. Никто не придет. Не будет ни предложений о сотрудничестве, ни требований информации, ни шантажа. Он не нужен. Не нужны его знания, не нужны навыки. Нужна его смерть. Которая, при таком раскладе, будет долгой.
- Черт, - выдыхает Бартон, чувствуя, как страх сковывает грудь. Пробирается выше и хватает за горло цепкими пальцами. Нельзя. Дать ему стать главной, единственной эмоцией, нельзя.
Но на борьбу с ним нужно хоть что-нибудь. Шорох. Стук. Стон. Что угодно, кроме тишины.
- Не смей, - шипит стрелок, понимая, что, если сейчас позволит страху победить, назад тот уже не отступит.
Нужно что-нибудь. Что-нибудь сильнее паники.
Ответственность. Старк. Привязанности. Щ.И.Т. Наташа. Не помогает. Это фундамент, но не первый в неё кирпичик. А его-то как раз и нет.
Клинт резко, рвано выдыхает. Невидимая хватка на горле все крепче. Проникает внутрь, пускает корни все глубже, пробираясь прямиком к сердцу. Стрелок зажмуривается, приказывает себе думать, судорожно перебирает вариант - бесполезно. Их нет. Он прикусывает губу и в бессилии откидывает голову назад, совершенно забывая про рану на затылке.
Больно. Одуряюще больно. До темных - хотя казалось, что темнее уже быть не может - пятен перед глазами и сменяющих из разноцветных кругов. До гула в ушах, заглушающего тишину. До беззвучного стона и сорвавшегося дыхания. И до звенящей ясности в сознании десятком секунд позже.
Боль сильнее страха.
Клинт усмехается. Той усмешкой, что непроизвольно и неизменно возникает на губах, когда стрела поражает цель. Как и сейчас. Она вонзается, обрывая на вдохе безмолвный крик паники – внутренний голос, говорящий о конце, умолкает.
Это победа. Небольшая. Над собой. Но она приносит уверенность. Совершенно неожиданное сейчас и в то же время такое необходимое облегчение. Бартону даже кажется, что сидеть становится легче.
Нужно просто дождаться. Они придут. Кто бы ни привел его сюда, придет. С требованиями, с намерениями, с чем угодно. Темнота и тишина – не конец, один из этапов. Нужно просто дождаться. А это Клинт умеет лучше многих.
Он усмехается чуть шире, опускает голову, снова прикрывает глаза и позволяет себе провалиться в сон – самый быстрый способ скоротать время…
Холодно. Таша вернулась в постель после душа, и влажные пряди мажут по виску. Клинт улыбается и пытается смахнуть их в сторону – если Нат так хочется спать на мокрой подушке, это её дело, ему вполне нравится сухая. Но руки не слушаются. Запутались где-то под простынями. Стрелок раздраженно вздыхает – нужно открыть глаза и посмотреть, что мешает ему сделать движение. Не хочется. А язык словно налился свинцом, и попросить Ташу не получается.
Холод не исчезает, хотя он должен уже привыкнуть к ощущениям. Но он все ещё касается виска, с каждым мгновением все сильнее. Так, что становится неприятно. Больно.
- Что ты делаешь? – говорит Клинт. Точнее, хочет сказать. Но не успевает – просыпается от толчка в плечо, резко открывает глаза и тут же зажмуривается обратно. Ярко. Свет бьет по глазам, его много, слишком много.
- Не дергайся, - слышит стрелок, и хочет уже огрызнуться, что рад бы, но ощущение ремней на запястьях и затекших мышц никуда не делось, когда вспоминает сон. И то, что осталось после него – холод у виска. Он его знает. Он его ни с чем не спутает.
Дуло пистолета.
Бартон сглатывает, медленно произносит:
- Не дергаюсь, - и невольно думает, что его боятся. Даже обездвижив, не могут обойтись без страховки.
- А ты сговорчивей остальных, - хмыкает голос, чуть надавливая пистолетом вперед, и Клинту требуется все самообладание, чтобы не попытаться отстраниться. И не среагировать на всплывший в памяти голос Старка и сопровождавшие его звуки ударов. – Чтоб дальше тоже без глупостей. Сейчас поднимешься, босс хочет тебя видеть.
Стрелок ухмыляется – не ошибся. Нужен. Для чего – уже не так важно, когда есть возможность выяснить. Главное, что панический голос оказался не прав. И тишина не была концом. С остальным у него есть шанс справиться, есть шанс потянуть время до того, как Щ.И.Т. его найдет.
Он не язвит, хотя, разумеется, нашел бы, что ответить. Приподнимает веки, сквозь ресницы пытаясь рассмотреть, где находится, но видит только светлые всполохи. Нужно ещё немного времени, чтобы привыкнуть. А потом вдруг на мгновение забывает про все, потому что чувствует, как исчезает натяжение в цепях, держащих руки – они опускаются вниз, касаясь пола. Материала стрелок не чувствует – ладони наливаются жаром, и он пытается сжать пальцы в кулак, чтобы разогнать застоявшуюся кровь. Удается не сразу. И сквозь покалывания в пальцах он чувствует шероховатую поверхность, на которой сидит. Камень - Клинт запоминает это… просто так, потому что привык учитывать всю поступающую в ходе заданий информацию.
- Хватит рассиживаться, - щелчок – освобождают ноги, и его вздергивают вверх, придерживая несколько секунд, и толкают в спину. Бартон на автомате делает несколько шагов вперед, и замирает, не сдерживая сдавленного стона. Наступать – больно. Кажется, что в центр стопы вшили сотни игл, каждая из которых стремится наружу, прорывая кожу при каждом движении. И бьет по нервным окончанием.
- Как блядская русалочка, - шипит Клинт, заставляя себя сделать следующий шаг – ждать, когда пройдет само, можно бесконечно долго. Лучшее лекарство от парастезии, вызванной временной потерей кровоснабжения движение. Лекции по общему курсу анатомии он до сих пор помнит.
- Да вы не «Мстители», а группа юмористов, - смех у того, кто держит у виска пистолет, противный. Таким сразу хочется врезать, но Бартон давит в себе желание – вместо этого концентрируется на носках собственных ботинок. Сквозь ресницы свет режет уже не так сильно.
И вдруг понимает, что услышал.
Мстители.
- Иди-иди, русалочка, - снова толчок в спину, холод металла на коже на мгновение пропадает, когда Клинт не удерживает равновесия и почти спотыкается, и снова возвращается ощутимым тычком в висок.
- Куда идем-то? – как можно более безразлично спрашивает он и морщится – запястья охватывает жесткая хватка, заводит руки за спину, и Бартон слышит щелчок замка. А потом наконец-то открывает глаза. Натыкается взглядом на проем двери, через который тут же проходит, оказываясь в сером коридоре. Обернуться и посмотреть на камеру он не рискует.
«Много серого», – думает стрелок, делая все ещё медленные и осторожные шаги. Ни на мгновение не забывая о пистолете у виска. Скашивает взгляд на того, кто его держит, и не сдерживает разочарованного вздоха – он видит этого человека впервые. В глубине души Клинт ждал кого-нибудь из огромного списка лиц, которым успел перейти дорогу за годы работы на Ш.И.Т.
Ответа так и не следует, но стрелок не настаивает – использует время, чтобы оглядеться, постараться запомнить, увидеть что-нибудь, намекающее на местоположение здания. И думает над услышанным.
Мстители.
Остальных.
Неужели, здесь не Старк?
Бартон уже хочет спросить прямо, когда они останавливаются перед голой стеной. Клинт слышит за спиной шаги и, дождавшись, перед ним вырастет темно-серая форма без каких-либо опознавательных знаков, видит, как её обладатель прикладывает к стене ладонь. Панель в стене отъезжает в сторону, показывая на свет табло для ввода номера. Стрелок пытается его запомнить, но сдается быстро – слишком большой набор похожих букв и цифр.
- На месте, - ещё один тычок в висок, его снова толкают в спину, Бартон сбивается с шага, делая несколько резких и широких движений вперед, чтобы не упасть, и не сразу понимает, что коридор исчез, а сам он оказывается посреди огромной, словно футбольное поле, площадки.
- Похоже на стадион, - бормочет Клинт, разглядывая пустые кресла по периметру, напоминающие трибуны. Конец помещения виден плохо – зрение ещё не до конца адаптировалось к слишком ясному освещению, а прожекторы на противоположном краю выключены, скрывая часть площадки в тень. Стрелок не может отделаться от предчувствия, что им именно туда и нужно. И что он не увидит там ничего хорошего.
Он пытается подготовиться. Предполагает. На мгновение – даже Ташу. Или Старка. Что-нибудь, чем можно было бы на него воздействовать – сейчас Клинт почти не сомневается, что от него будут требовать сотрудничества. Заказ на убийство. Или информацию. И что в случае отказа – а он обязательно откажется – ничего хорошего его не ждет.
- Стояяяять, - командует все тот же голос, и делает это не менее противно, чем смеется. Клинта дергают за футболку, край ворота впивается в шею, и стрелок закашливается, опуская голову. Слышит шаги и вдруг появившийся гул – такой обычно бывает при мощном освещении.
- Вот мы и встретились, Ястреб.
Фраза, которая прямиком должна указать на личность говорящего. Но Бартон слышит этот голос впервые. Он ещё раз откашливается и поднимает голову. Хмурится, моргает несколько раз, с удивлением понимая, что понятия не имеет, кто перед ним. Он видит его впервые – невысокого мужчину, чуть выше его самого и на пару десятков лет старше, в защитного цвета форме. Темные глаза смотрят с плохо скрываемым самодовольством, и стрелок не знает – хотел бы он видеть сейчас перед собой кого-то знакомого.
Но через несколько мгновений это перестает иметь значение. Часть площадки, до этого скрытая тенью, сейчас оказывается под светом прожекторов. Клинт видит огромный экран, разбитый на двенадцать частей – четыре из них выключены, но восемь мерцают серо-голубым оттенком. Стрелок прищуривается и в бессилии сжимает ладони в кулаки, понимая, что каждое изображение показывает небольшую комнату. Камеру. Пустую, за исключением неподвижной фигуры у стены. Восемь камер, восемь фигур, восемь людей.
- Что это? – сдавленно спрашивает Клинт, догадываясь, что услышит в ответ. Не желая этого слышать.
Изображение на экранах вздрагивает, сменяя видеозапись фотографиями. Они выполнены в хорошо знакомом стрелку стиле – он не раз видел их. Часто. Очень часто. Каждый раз, как держал в руках документ Щ.И.Т.а, включающий в себя фото. В его собственном досье было похожее.
Клинт вздрагивает – с экрана на него смотрят те, чья потеря заставила Фьюри объявить предпоследний уровень угрозы организации. Пропавшие восемь агентов. Лучших агентов. Он, получается, девятый.
Бартону уже не нужен ответ, он уже совсем не хочет, чтобы он звучал. Но тот, кто стоит перед ним, разумеется, плевал на его желания.
Клинт дергает руками – чуть ли не на грани инстинкта пытаясь заткнуть уши. Чтобы не слышать. Чтобы не оказываться перед выбором.
- Твоя награда, Ястреб.
Стрелок резко выдыхает. Этого он и боялся.
Санкт-Петербург. Не Москва. В Москву Наташа решила больше не возвращаться. И судьба, кажется, огораживала её от столицы бывшей родины - за все годы работы на Щ.И.Т., за все многочисленные задания, связанные с Россией, ни одно не пришлось на Москву. Оказаться там сейчас... Романофф к этому просто не готова.
Можно, да и, наверное, нужно двинуться дальше, на восток. За Урал - там больше шансов затеряться. Но Наташа остается в Санкт-Петербурге. У неё и здесь хватает вариантов. Чтобы спрятаться, залечь на дно - то, чего она не делала с той самой охоты Ястреба на неё. И самое паршивое, что она не знает, как долго это продлится.
После разговора с Клинтом она срывается в аэропорт сразу же. В камере хранения в ячейке номер тридцать два - сумка с необходимыми вещами, как раз на такой случай побега. Они готовились к этому. Всегда. Не хотели, да, но и не могли не допускать вариант, что может пригодиться. И вот - случилось. В тот момент, когда она ждала этого меньше всего.
Только в самолете Романофф понимает, что она сделала. Как именно сделала. Не предупредив никого из Щ.И.Т.а, не поставив в известность Фьюри, даже не подумав и не взвесив. Услышала от Клинта сигнал о проблемах, словно почувствовала в сознании щелчок триггера, и стала действовать согласно их с Бартоном плана. Кажется, она пропустила тот момент, когда доверие к Ястребу стало настолько безусловным.
Наташа делает пересадку в Копенгагене. Всего час сорок - и времени хватает только для того, чтобы зарегистрироваться на рейс до Санкт-Петербурга и исследовать зал ожидания. Цель находится сразу же - скучающий в компании смартфона мужчина у выхода номер семнадцать. Она проходит мимо, скашивая взгляд на посадочный талон в его руках - Стамбул, оттуда в Бангкок. Отлично.
- Простите, - она присаживается рядом, и светло-зеленые глаза приобретают виноватое выражение, - попала в совершенно дурацкую ситуацию - через полчаса посадка, а я сообщила своему парню неверное время прилета. Вы не одолжите свой телефон - я напишу ему сообщение?
Ей нельзя отказать, они никогда не отказывают - Таша это знает, но на всякий случай улыбается, приподнимая вверх уголки пухлых губ. И в следующее мгновение рассыпается в благодарностях, когда в её ладонь опускается нагретый от руки корпус сотового.
Ей нужно всего несколько минут, она делала это уже бессчетное количество раз. Подключиться к серверу Щ.И.Т.а, ввести данные, ответить на контрольный вопрос... И разочарованного выдохнуть - ничего. Ни заданий, ни информации. Ни сообщений от Фьюри или - на это она надеется больше всего - Бартона. А ведь прошло уже больше восьми часов с момента их последнего контакта.
Романофф прикрывает глаза, удаляет данные своего присутствия в истории браузера телефона, и с улыбкой возвращает его владельцу. Наверное, выражение лица выдает её - мужчина удивленно приподнимает брови и сочувственно спрашивает:
- Что-то случилось? Вас не будут встречать?
Наташа качает головой:
- Нет, все в порядке. Спасибо.
Тот пожимает плечами, а через несколько минут уходит на объявленную посадку. Романофф смотрит ему вслед, на внутренний карман пиджака, где лежит сотовый, и мысленно извиняется, пусть и максимум, что его ждет - это несколько неприятных мгновений в том случае, если её все же ведут. И неважно, Щ.И.Т. это или те, о ком предупредил Клинт.
Перелет до Санкт-Петербурга короткий. Из аэропорта Наташа едет в гостиницу, и с полчаса проводит в душе, пытаясь согреться. Она впервые за долгое время чувствует себя растерянной. Разумеется, Фьюри рано или поздно выйдет с ней на связь. С приказом возвращаться или очередным заданием - Бартон вряд ли просил её уехать, не поставив в известность директора. Но неизвестность все равно нервирует. И приносит страх.
За Клинта в первую очередь.
Именно поэтому после душа, даже не снимая с головы полотенце, а только сильнее кутаясь в теплый халат, Наташа первым делом включает ноутбук. Отсюда пытаться проникнуть в недра Щ.И.Т.а - глупо и небезопасно. Но у них со стрелком есть свои способы. Этот Бартон придумал недавно, и он настолько выбивался из его характера, что казался Романофф почти идеальным.
Блог на одной из популярных в их время платформ. В котором из всего наполнения - фотографии, изредка разбавленные цитатами из не самых известных книг. Ничего примечательного для посторонних глаз, и идеальный способ передать информацию для тех, кто знает, как читать "между строк".
Но сейчас читать нечего. Последнее обновление - две недели назад. Её собственное, когда пришлось задержаться на задании. А после битвы на Манхэттене и Локи сделать это, не предупредив, что всё в порядке, было чертовски сложно.
Этого она и боялась.
Предупредил её... и не справился сам.
Наташа вздыхает, захлопывает крышку ноутбука и отодвигает его на край кровати. А сама откидывается на спину и несколько минут просто смотрит немигающим взглядом в потолок. Два дня - это максимум, который она продержится. Потом не выдержит, начнет копать, искать в Щ.И.Т.е информацию, пытаться вытащить из Фьюри все, что тот знает. А значит - нарушит обещание, данное стрелку, наплюет на собственную безопасность и то, что он сделал ради неё. Поэтому, у него есть два дня, чтобы выбраться. И ему лучше постараться это сделать.
Реальность возвращается вместе с болью. Где - он не скажет. Источник идентифицировать сложно - кажется, что не осталось ни одной клетки тела, которая бы сейчас не сигнализировала о боли. Но хуже всего - голова. Это Клинт понимает, когда попытается приподнять её - виски сдавливает тисками, сильно, до пятен перед закрытыми глазами, и стрелок не сдерживает сдавленный стон. Остается на месте. И вспоминает...
Как не стал даже слушать продолжения. Как вспыхнула в груди ярким огнем ярость, кромсая в клочья все остатки самоконтроля. И тогда было неважно, что к виску был прижат ствол пистолета, руки были скованы за спиной, а в его конвое было человек пять, не меньше. Его пытались шантажировать своими. Теми, с кем он не раз ходил на задание, теми, кого уважал - а это было для Ястреба большой редкостью. Теми, кого ценил он сам, и ценил Фьюри.
Поэтому - и не сдержался.
Клинт помнит только собственный резкий, совершенно неожиданный рывок, удар локтем по запястью держащего пистолет и уход от ответного удара. А дальше - только алая дымка злости, голос того хрена в костюме, приказывающий не убивать, и боль. Много боли, когда его охрана наконец-то пришла в себя.
Бартон усмехается, облизывает губы, чувствуя тонкую корку крови, и мысленно качает головой - справиться было бы нереально. Не когда он связан, не когда затекшие мышцы все ещё не вернули привычного тонуса, и не когда драка была на чужой территории. И все же он не сдержался. Почти собственноручно вручил средство воздействия на себя.
Видимо, заточение подействовало на него сильнее, чем он думал.
Клинт проводит в неподвижности ещё несколько минут. Просто лежит, прислушиваясь к ощущениям – понимает, что под плечом холод пола, чувствует, как ноет болью живот, и как она пульсирует в ногах… и как раздражающе саднит скула.
В общем, он мимолетно усмехается, как после обычной драки. Сколько их таких было до Щ.И.Т.а. Да и первое время в нем тоже. Но после каждой была возможность отлежаться сначала в собственной постели, потом в лазарете. И ни одно, ни второе ему не светит в ближайшее время. А если он не выберется, то и вообще никогда.
Ещё несколько мгновений, и стрелок, зажмурившись и приготовившись к боли, пытается подняться. Получается не с первого раза, но он с удивлением понимает, что этому ничто не препятствует, кроме сведенных за спину рук.
- Твою мать, - выдыхает Бартон, когда наконец принимает сидячее положении и осторожно, чувствуя, что это непременно отзовется болью, отползает назад и приваливается плечом к стене. Замирает. В голове шумит, и Клинт чувствует какую-то легкость, по-странному тянущую обратно вниз. Новости неважные – в таком состоянии он будет далек от того, на что на самом деле способен.
Когда головокружение прекращается, получается оглядеться. Вокруг снова темно, и не исключено, что это та же камера, где его держали в первый раз. Или другая – разницы, по сути, никакой.
Проходит, наверное, не меньше часа – теперь считать время у Клинта получается хуже – прежде, чем он слышит глухие шаги. Они становятся громче, гулче, останавливаются где-то рядом… Несколько мгновений тишины, писк, скрежет двери и знакомая полоска света на полу. Сейчас она растет, становится шире, подбираясь к нему, и приходится закрыть глаза, когда освещение коридора добирается до лица.
Снова шаги. Бартон открывает глаза и сквозь ресницы смотрит на силуэт в дверях – из-за контрастного света разобрать, кто это – не получается. Клинт видит костюм, невысокий рост и короткую стрижку. Но когда с ним начинают говорить, сомнений в личности его посетителя не остается.
- Надеюсь, ты усвоил урок, Ястреб?
Бартон неопределенно хмыкает – его гораздо больше волнует, кому именно он и лучшие агенты Щ.И.Т.а умудрились перейти дорогу. Но спрашивать напрямую, разумеется, не станет.
- Ты можешь попытаться ещё раз, в какой-то степени наблюдать за твоей попыткой было даже забавно, - продолжает его собеседник, а Клинт думает, что до двери и иллюзорной свободы совсем ничего. И связаны у него сейчас только руки. Один рывок, резкий, на который, скорее всего, уйдут все силы. Повалить, сбить с ног, приложить затылком о каменную кладку пола. Это ведь так просто. Он сможет…
Стрелок перераспределяет вес, прислушивается к внутренним ощущениям и прикрывает глаза. Нет. Не сможет. Он вообще не уверен, что удержится на ногах, если поднимется.
- Ты должен делать то, что я скажу. Если хочешь жить, конечно.
Клинт морщится. Повторяет про себя, как заведенный, «не нужно», «не стоит», «не спрашивай», но вопрос все равно срывается с губ прежде, чем его удается проконтролировать:
- Зачем? Что тебе нужно?
Пауза. Его собеседник молчит, долго. Настолько, что Бартону уже начинает казаться, что ответа и не будет, когда он все же слышит равнодушное:
- Спокойствие.
Стрелок хмурится, но переспросить не успевает – человек напротив него оборачивается, делает жест рукой, и через несколько мгновений помещение оказывается заполненным почти десятком людей с автоматами. Клинт слышит, как они становятся по обеим сторонам от него, и давится беззвучным стоном, когда его вздергивают вверх – перед глазами на мгновение расцветают яркие всполохи, и Бартон теряет ориентацию в пространстве, возвращая ощущение реальности уже в дверях.
Его ведут, почти тащат, под руки теми же коридорами, что и в прошлый раз, но сейчас стены похожи на смазанное серое полотно, а боль затуманивает всю концентрацию – проделанный путь стрелок почти не помнит.
Он приходит в себя, только когда его снова отпускают, позволяют сесть – теперь это что-то мягкое. Клинт приваливается тем плечом, которое по ощущениям болит меньше, и прикрывает глаза. Так хреново не было уже давно. И недавний полет с крыши небоскреба с приземлением сквозь не самое тонкое стекло кажется по сравнению с этим прогулкой по ромашковому полю.
Он слышит вокруг шаги, какое-то шевеление, кажется, даже голоса – они доносятся словно издалека, звучат приглушенно, и когда вдруг возникают совсем рядом, стрелок вздрагивает от укола в бедро.
И боль начинает постепенно отступать. Медленно, настолько, что Клинт не сразу понимает, что происходит. А когда её отсутствие становится по-настоящему ощутимым, не сдерживает облегченного выдоха. И наконец открывает глаза, чтобы осмотреться.
Белый. Много белого. Металлический стол, стеллажи вдоль стен… и врывающийся в ноздри едкий запах лекарств. Настолько знакомая обстановка, что Бартон бы улыбнулся ностальгически, если бы не непокидающее чувство опасности. Все чертовски похоже на один из кабинетов в лазарете Щ.И.Т.а
- Жаль, что ты довел себя до такого, Ястреб, - снова этот голос. Теперь он абсолютно точно вызывает раздражение. Но во взгляде, которым Клинт одаривает его обладателя, нет ничего, кроме равнодушия. Боль уходит, вместо неё возвращается самоконтроль.
- Впрочем, это ничего не меняет, - его собеседник усмехается, пожимает плечами и начинает мерить шагами расстояние вдоль длинного стола. – Ты просто приступишь к делу позже. Или не приступишь вовсе – но тебе же вряд ли понравится такой вариант?
Бартон молчит, смотрит ему за плечо – на противоположной стене экран. И жаль, что между ними стол, а сил, чтобы подняться, до сих пор нет. Несмотря на слабость, врезать этому ублюдку все равно хочется.
- Ты и правда неразговорчивый, - в голосе слышится смесь презрения и удовлетворения – отвратительная смесь. И чем больше стрелок его слышит, тем сильнее ноет где-то под сердцем. Уже не предчувствие. Осознание. Выбраться так просто не получится. И ничего хорошего в ближайшее время не будет.
- Но это поправимо, - он останавливается, словно специально так, чтобы не загораживать обзор экрана. И Клинт очень хочет не смотреть, но знает, что не получится. – Твоя награда, Ястреб, помнишь? Ты не единственный претендент на неё. И просто так она никому не достанется. Я человек азартный, поэтому выводить тебя из игры раньше времени было бы… скучно. Но и откладывать не хочу – одного из участников будут искать упорнее, чем мне хотелось бы.
Бартону хочется не слушать. Это слишком похоже на…
Он не успевает сформулировать мысль – экран загорается голубым, и сразу же после этого – картинкой. Та же площадка, те же пустые, похожие на трибуны, ряды, и две фигуры напротив друг друга.
Клинт хмурится и не удерживается от вопросительного взгляда.
- Ты должен был быть на месте одного из них. И в ближайшем будущем окажешься. Кстати, - он отходит назад, к столу, и прислонившись к нему, оборачивается к стрелку, впиваясь в него холодным взглядом:
- Не хочешь поспорить? Я поставил на солдата.
Изображение на экране меняется, давая крупный план, и Бартон, вздрогнув, шумно выдыхает – на этой чертовой арене друг напротив друга стоят Старк и Роджерс. И не надо быть гением, чтобы догадаться, что им предстоит.
часть перваяНеприятности Клинт чувствует ещё на проходной. Они буквально кричат в лицо - молодой агент в буквальном смысле рявкает "стоять!", когда стрелок, махнув перед детектором пропуском, делает шаг вперед. Он замирает от неожиданности, а через мгновение на него уже смотрят немного испуганные серые глаза - Ястреба в нем признали только сейчас.
Бартон усмехается и только вопросительно выгибает бровь - уж лучше такое рьяное стремление исполнить возложенные обязанности, чем разгильдяйство на входе в главную базу, но ему все равно любопытно. Парень смотрит на него ещё несколько секунд, видимо, ожидая соответствующей местной легенде реакции, но потом все же решается:
- Уровень безопасности - код двадцать пять-ноль шестьдесят-рэд, сэр! Приказ Директора, сэр!
Усмешка исчезает с губ ещё при слове шестьдесят. Клинт подбирается, хмурится, проговаривая одними губами "прямая угроза". И в какой-то степени, это хуже, чем "ноль восемьдесят". Там - чистые действия, непрерывная работа в поле, когда главная цель - выиграть. "Ноль восемьдесят" - война. "Ноль шестьдесят" - правила. Жесткие, безусловные, и, в случае прямой угрозы, необходимые. Поэтому Клинт покорно проходит на следующий участок досмотра, терпеливо ждет считывания отпечатков и даже - впервые за очень долгое время на его памяти - отвечает на контрольный вопрос.
Он пытается ухватиться за раздражение. На формальности, на долгие процедуры, бессмысленные по сути - это все равно, что пытать вот так Коулсона: вряд ли есть кто-то преданнее Щ.И.Т.у, чем Фил. Был. К раздражению примешивается обволакивающее чувство тоски. Клинт останавливается посреди коридора и несколько мгновений просто стоит, привалившись плечом к стене. Три недели. Достаточно для того, чтобы смириться, и невыразимо мало, чтобы перестало болеть.
Бартон выдыхает, когда динамик над головой сигнализирует о сообщении повышенной важности - из трех доступных во время "пять-ноль-шестьдесять" входов на базу остается открытым только один. "Ноль-восемьдесят" все ближе. А директор хочет видеть его у себя. На раздражение и утрату не остается времени. Теперь - только собранность, стопроцентный контроль периметра и зудящее чувство тревоги.
Фьюри выглядит уставшим. Намного сильнее, чем на следующее утро после битвы на Манхэттене. Когда пришло осознание, что самое страшное кончилось, когда резервы, держащие в тонусе все дни атаки Локи, истощились, резко, словно по щелчку. Когда осталось самое сложное - хоронить погибших. Тогда директор был похож на бледную - и даже не было сил улыбнуться каламбуру - тень самого себя. Клинт тогда думал, что при нем полковник хуже ещё не выглядел.
Сейчас было хуже. На лице Фьюри буквально читается какая-то безнадежность. Она одна пугает стрелка больше, чем полчища читаури и необходимость в одиночку противостоять пяти вооруженным наемникам, имея в распоряжении лишь пару ножей.
- Бартон, - директор приветствует его сухо, скорее больше на автомате - в голосе нет привычной расположенности Ника к своему лучшему агенту. Клинт знает, что это не личная неприязнь. Всего лишь ещё одно доказательство - все серьезно.
"Всего лишь", - повторяет он в мыслях, невесело усмехаясь, и кивает в ответ.
- Помнишь, я предлагал тебе отпуск, Бартон?
- Да, сэр, - чуть более неуверенно, чем требуется. Стрелок не понимает, к чему клонит полковник, но предложение отпуска, конечно, помнит. На следующий же день после возвращения Тора и его двинутого братца в Асгард. Клинт тогда отказался. Прочитал за этим беспокойство, необходимость восстановиться не только после битвы, но и после всего, через что ему пришлось пройти. Оценил. Но все равно отказался. Сказал, что работа поможет ему больше. Ложью это не было. Правдой, впрочем, тоже - три недели практически непрерывных заданий хуже не сделали, но и лучше тоже не стало.
- Теперь я вынужден заменить предложение приказом. Что ты там хотел? Как можно подальше от Нью-Йорка и людей? Подальше из страны, агент. И чтобы месяц я тебя не видел.
Клинт хмурится. Это последнее, что он ждет от полковника.
- Я не понимаю, сэр, - говорит он, невольно думая, что заслужить право высказать сомнения прямо, задать вопрос, поставить под него решение директора, было нелегко.
Фьюри вдруг как-то сникает. Опускает взгляд, и кажется, что сложенные в "замок" руки - единственное, что держит его голову в прямом положении. Он молчит несколько секунд и вздыхает:
- Щ.И.Т.у объявили войну, Клинт. Мы не знаем, кто.
- Простите, сэр, вы...
- Восемь. За последние три дня пропали восемь агентов, Ястреб. Не простых агентов. Одних из лучших. Мы не можем отследить их положение, мы понятия не имеем - кто. Но догадываемся, что, кто бы не стоял за этим, он пойдет на повышение. И его следующей целью будешь ты или Наташа. Нет, Бартон. Без возражений. Ты будешь полезнее в безопасности. Мне нужны развязанные руки. Это целенаправленная охота - мы и победителями мы не будем, если не выиграем сейчас немного времени. Я был бы рад видеть тебя рядом все это время, но мне нужно знать - когда мы разберемся с источником угрозы, ты будешь готов действовать. Приказ понят, Ястреб?
Клинт молчит, невольно стискивая зубы. Уйти, когда он нужен. Отсидеться, когда Щ.И.Т., его дом, его - по сути - семья, под угрозой. Это противоречит практически всему, во что стрелок верит. Но доля резона в словах полковника есть. Это похоже на спланированную атаку. Бартон не сомневается, что это она и есть. А значит пока что перевес не на их стороне. Настоять сейчас на своем, остаться дома, в Нью-Йорке - провести несколько бесконечно долгих дней, постоянно ожидая нападения. Это выматывает больше всего - нависшее чувство угрозы. А полковнику, когда придет время действовать, будет необходим Ястреб в полной боевой готовности.
Стрелок крепче, до боли, стискивает зубы и кивает:
- Так точно, сэр. Вы позволите действовать удаленно, сэр? Я не дотягиваю до наших безопасников, сэр, но кое-что могу. Вы же знаете, что сидеть без дела у меня не получится.
Фьюри смотрит на него долгим, пристальным взглядом, и наконец вздыхает, чуть махнув рукой:
- Запрещать тебе это всё равно бесполезно. Свяжись с агентом Романофф. Улетайте первым же возможным рейсом. И аккуратнее там, Бартон.
Стрелок снова кивает, разворачивается, и уже в дверях не удерживается от вопроса:
- У вас есть идеи, кто может стоять за этим, сэр?
Пауза перед ответом слишком долгая. И когда полковник произносит короткое "нет", Клинт знает, что тот врет. Но никак не комментирует - не доверять директору у него оснований нет.
Наташе он пытается дозвониться сразу же, как оказывается за пределами базы. Трубка отвечает бесконечной чередой длинных гудков. Клинт помнит, что возвращение Романофф запланировано на сегодня, но все равно не может отделаться от беспокойства. Кабинет Фьюри расположен почти в центре базы, и обратной дороги до проходной хватило, чтобы услышать все, что нужно в приглушенных разговоров торопливо снующих по коридорам агентов. Восемь человек. Все фамилии стрелку более, чем хорошо знакомы. С каждым было несколько совместных заданий. С каждым ему нравилось работать - а это большая похвала от Ястреба, больше любившего действовать в одиночку. Отличные агенты. На самом деле - одни из лучших. Что важнее - отличные парни. Одно то, что их удалось захватить, говорит о объявившемся враге Щ.И.Т.а более, чем достаточно.
По дороге до дома Бартон петляет. Непроизвольно, просто ловит себя на мысли, что нарезает уже второй круг, когда замечает полюбившуюся им с Нат пиццерию в четырех кварталах от их квартиры. Совершенно не по дороге на базу - поэтому захваченная по пути домой "Фирменная" считалась основательным знаком внимания - не поленился, сделал крюк.
Мысль о редких спокойных вечерах только усиливает беспокойство. Но Клинт выдерживает ещё несколько перекрестков - светофоры к нему благосклонны - и тормозит напротив обычной Нью-Йоркской многоэтажки. На автомате смотрит вверх, безошибочно цепляясь взглядом за светлые жалюзи на окнах - близнецы тех, что стояли у всех соседей. Нарушать "гармонию" фасада зданий - запрещено. В той же степени, насколько агентам одной из самых влиятельных шпионских организаций запрещено выделяться. Нат не дома - это стрелок видит сразу. И даже не была. Их небольшой условный сигнал - приподнятые на несколько сантиметров жалюзи в кухонном окне. Так, что видно красную полосу на черной керамике горшка: не убиваемый кактус, которого они, не сговариваясь, прозвали Халком - единственное, кроме них, живое существо на всю квартиру.
Сейчас жалюзи опущены.
Клинт выдыхает, снимает шлем, и снова достает телефон. Кидает взгляд на дисплей - ни пропущенных звонков, ни сообщений. Он уже хочет нажать кнопку повтора последнего набранного номера, когда чутье, то, без чего он никогда бы не стал лучшим агентом Щ.И.Т.а, подсказывает снова посмотреть вверх. И заметить. Движение - едва уловимое, осторожное, незаметное для любого, кроме Ястреба.
И это не Таша.
"Поздно, директор", - думает Клинт все же нажимая клавишу и не отрывая взгляда от окна. Сейчас за светлыми пластиковыми пластинами снова покой, но контроль взвинчен до предела. И единственная эмоция, которую позволяет себе Бартон, просящая, пронизанная надеждой мысль - "давай же, отвечай".
То ли ему везет, то ли ещё что, но он наконец слышит глухой щелчок, прерывающий гудки. На анализ ситуации уходят тысячные доли секунды. Узнали адрес, выследили - значит, и прослушивать могут.
- Бартон? - её голос звучит устало, но Клинт все равно на мгновение улыбается - она тоже рада его слышать. - Я только вышла с паспортного контроля! Директор мне должен - у них тут смена состава, и этот урод продержал меня...
Стрелку хочется дослушать до конца - он не знает, когда ещё придется. Но попытаться сейчас держать связь с Романофф - вывести на неё тех, кто сейчас находится в их доме. Его собственный "хвост". Клинт вздыхает и произносит максимально нейтрально, но голос все равно выходит глухим:
- Таша, прости, кино сегодня отменяется. Я нужен Фьюри.
Пауза. Незаметная для стороннего слушателя. Незаметная даже для директора. Но Бартон буквально видит, как мгновенно пропадает тепло из сине-зеленых глаз. Как прячется Нат, и появляется ушедшая было в тень Черная Вдова.
- Ничего, - медленно отвечает она. - Я приму ванну. Почитаю - давно не могу закончить начатое.
- Отверженные? - словно между прочим спрашивает Клинт.
- Нет, Анна Каренина.
Бартон усмехается, прикрывает глаза и выдыхает:
- Увидимся я вечером.
- Не забудь про пиццу.
Вместо ответа он нажимает "отбой", крепко сжимая телефон пальцами. Почти до треска, который все равно не слышит. На несколько мгновений сердце стучит слишком сильно. Короткий миг - хватает, чтобы успокоиться. Задвинуть тоску и желание оказаться рядом со своей женщиной или хотя бы сказать ей, чтобы была осторожна, чтобы берегла себя, глубоко внутрь. Равных Наташе в ей мастерстве - нет. Она умеет скрываться, у Клинта была возможность убедиться в этом лично. Иногда ему кажется, что тогда она хотела, чтобы он её нашел, потому и получилось.
Она - лучшая. А значит, будет в безопасности.
Каренина. Россия. Снова Россия. Каренина. Москва или Санкт-Петербург. В обоих, насколько Клинт помнит, столицах у Таши было несколько вариантов, чтобы лечь на дно. А где ее потом искать, если придется, он знает. Главное сейчас для нее - затеряться.
Бартон открывает глаза, прячет телефон в карман, на автомате проверяет пистолет за поясом, перебирает пальцами, буквально чувствуя в них рукоятку ножа. Лук на базе, второй - дома. Но и без верного оружия он справится. Сколько бы их там не было. Это его дом. Его территория. На своей территории сражаться всегда проще.
Он справится.
Пальцы сжимаются в кулаки, Клинт выдыхает… и снова достает телефон. Нужно предупредить Фьюри. Вызывать группу захвата. Не лезть в одиночку.
Тишина, первый гудок…
… второй звучит громче. Резче. Со стороны. Стрелок резко оборачивается. Только для того, чтобы увидеть несущийся по встречной полосе узкой улицы грузовик. Слишком быстро для зазевавшегося водителя. Слишком намеренно – прямо на него.
«Байк», - некстати думает Бартон. Мысль грустная, опутанная сожалениям, но стремительная. В следующий миг он не думает уже ни о чем, действует на автомате, отталкиваясь от мотоцикла, сталкивая его почти под колеса грузовика, а сам уходит в сторону, чтобы приземлиться на бок. Перекатывается несколько раз, попутно освобождая нож, тут же поднимаясь на ноги – чувство опасности не становится меньше, только усиливается. Но слышит шаги за спиной слишком поздно – отвлекает скрежет металла от столкновения. Отвлекает все то же сожаление – байк ему действительно нравился. Больше, чем нравился.
И разворачивается, выкидывая руку с зажатым ножом, тоже слишком поздно. Боль в затылке острая, резкая и почему-то холодная. Клинт не удерживается на ногах – опускается на колени, и тут же чувствует второй удар. Он уже обжигает, заставляет упереться ладонями в неровный асфальт. И несет с собой темноту.
Тепять людей Фьюри привык. Звучит страшно, но это правда. За более, чем двадцать лет руководства Щ.И.Т.ом пришлось научиться. Уходили всегда лучшие. Верные. Нужные. Приходилось принимать. Отпускать. И каждый раз эмоции были под запретом. Не при его статусе, не при его должности. И без эмоций было легче. Потому что терять было больно каждый раз. Но почему-то кажется, что ещё никогда настолько сильно, как сейчас.
Ник смотрит перед собой. Телефон. Обыкновенный сотовый. Один из тех, что были распространены в начале десятилетия, до того, как им на смену пришли собратья "поумнее". Рекомендация отдела безопасности - чем проще устройство, тем легче закрыть к нему доступ. Конечно, у Клинта наверняка была пара современных игрушек, Ник никогда не спрашивал - не приходилось к слову, да и несмотря на максимально близкие в их условиях отношения, о чем-то, выходящем за пределы работы, они говорили редко.
Сейчас директор чувствует сожаление.
И тут же гонит его от себя. Принять сожаление - поверить в самый худший вариант. Тот, что пришел на ум первым, едва ему сообщили, что единственный след, оставшийся от агента Бартона на месте аварии перед его домом - простой телефон.
Фьюри смотрит на кусок пластика, словно ожидает, что тот сейчас расскажет всё, что видел. Кто. Куда. На "зачем" Ник и не надеется. У него есть версия. Ник бы не стал директором Щ.И.Т.а, не умей анализировать даже самые ничтожные крупицы данных. Но допускать её, не говоря о том, чтобы прорабатывать, желания нет. Слишком безысходным выглядит то, что за ней кроется.
И всё же... чутье, то самое, без которого ни один агент не протянул бы и месяца, более чем уверенно шепчет - "ты прав". "Не ошибаешься". "Правильно ставишь кусочки паззла на место". Только получающаяся картина пугает. Несмотря на то, что за свою долгую карьеру Фьюри видел достаточно.
Он переводит взгляд на коммутатор, и рефлекторно тянется к кнопке вызова, чтобы потребовать к себе Бартона. Того, кто всегда был рядом, когда Щ.И.Т. переживал тяжелые времена. Как и Фил. Сейчас нет ни одного, ни другого. И список тех, кому полковник доверяет - с оговорками, с допущениями и условностями, но доверяет - пуст. И опустел стремительно. За несколько дней. Негласная "личная гвардия" Ника Фьюри растворилась вникуда, словно её никогда и не было. Словно не было усилий, ошибок и притирки к невообразимо разным людям. Каждый из которых был нужен. И сейчас больше, чем когда-либо.
Их нет.
Полковник перед угрозой один.
И самое неприятное, подкатывающее к горлу комком тошноты, заставляющее оборачиваться назад, к стеллажу с папками, где за отчетом две тысячи восьмого года прячется бутылка водки - уверенность. В простом, и в то же все время все усложняющем факте: несмотря на "двадцать пять-ноль шестьдесять-рэд", несмотря на готовностью к бою на всех имеющихся в распоряжении базах - это не угроза Щ.И.Т.у. Это объявление войны лично его директору.
Единственный темный глаз снова возвращает внимание к телефону. Последние звонки были проверены первым делом - и то, что Ник услышал, было единственной хорошей новостью. Все говорило о том, что предупредить Наташу Бартон успел. Почти сразу же после того, как Черная Вдова вышла на связь, сообщая о возвращении в город после задания. Даже если её вели, даже если хотели брать после выхода в город - не получилось. Где была сейчас Черная Вдова можно было только догадываться. Ник догадывался, но проверять не хотел. Она вернется. Вопрос был только в одном - для того, чтобы быть рядом со своим мужчиной, или для того, чтобы мстить.
Стук в дверь кажется слишком громким. И не сулит ничего хорошего. Как и нечитаемое выражение на лице агента Дженкинса. Говорить то, для чего он появился на пороге кабинета директора, ему явно не хочется. Словно двадцать первый век отменили и мир снова погрузился в мрачное время досреднивековья, где принесшего плохую весть ждала не самая оптимистичная судьба.
Ник понимает, что готов думать о чем угодно, только бы не слышать новостей.
Он выпрямляется, чувствует спиной твердую поверхность спинки стула и сухо бросает:
- Докладывай.
Дженкинс медлит. Всего на мгновение - в конце концов, он опытный боец, пережил визит Локи и многое, что случилось до асгардца - но и этого достаточно, чтобы сделать выводы.
- Стив Роджерс, сэр! Мы не можем выйти с ним на связь! Так же, как и с...
- Достаточно, Дженкинс! - Фьюри подкрепляет слова жестом - приподнимает ладонь, не давая произнести то, что и так прекрасно знает. Как и с остальными. И шансов на то, что Капитан всего лишь не разобрался с современными средствами связи, нет. Не когда Щ.И.Т. следит за каждым его шагом.
Откуда берется самообладание, полковник не знает. Оно просто есть. Очень и очень давно. Может быть, досталось в наследство от того, кто передал ему пост директора. Может быть, прилагается вместе с должностными обязанностями или выдается вместо униформы. И оно сейчас позволяет принять информацию, внешне ни чем не выдавая то, как опускается всё внутри. Как накрывает осознанием, что помимо его "личной гвардии", помимо этой привязанности, было и другое слабое место. И то, что оно может быть целью, он понимает слишком поздно.
Фьюри не выдерживает - оказывается на ногах, упирается ладонями в стол и, опустив голову, выдыхает. Бартон и Роджерс. Наташа за пределами страны, как и Тор. Остаются Беннер и...
- Свяжитесь со Старком, - отрывисто отдает приказ полковник, - пусть не вылезает из своей брони до приезда оперативной группы. Доставьте его сюда. Будет спрашивать - это ради его же безопасности.
Ник снова выдыхает и продолжает уже сдержаннее:
- И собери всех, располагающих шестым уровнем доступа. Плюс Уилсона и Блэйка. В комнате для совещаний через 10 минут, мне нужно кое-что проверить.
Последнее вырывается само собой. Дженкинс если и понимает, то вида не подает, молча принимает приказ и выходит. А у Ника есть десять минут, чтобы справиться. С пониманием одной простой мысли - если Старк там же, где и Роджерс, война закончилась, так толком и не начавшись. И он в этой войне проиграл.
Во рту сухо. Напоминает первые мгновения на Хэликэрьере. И разноцветные пятна перед глазами те же. Тогда хотелось оказать где угодно, только бы за стенами летающей крепости. Не встречаться со взглядом светло-зеленых глаз, не думать о том, сколько своих он убил. Не пытаться представить, что дальше. Сейчас Клинт совсем не против туда вернуться.
Тогда, едва придя в себя, он знал, что все кончилось.
Сейчас, похоже, только начинается.
Стрелок дергает руками, морщится - снова экскурс в прошлое: вокруг запястий тугая кожа, не двинуть. Он слышит легкий лязг, снова дергает - звук чуть громче. Бартон коротко, на выдохе выругивается - похоже, что крепления фиксирует натянутая цепь - и даже не одна. Скорее всего, целая система из двух или трех цепей, держащая руки на весу. Хреново. Если до этого было как-то иначе.
Он прикрывает глаза, прислушивается к ощущениям. Ноги он чувствует, но и они обездвижены. Слабости в руках пока нет, значит, он здесь или, по крайней мере, в таком положении, недавно. Сидит - за спиной что-то твердое и холодное. Видимо, камень.
"Могло быть и хуже", - думает Бартон, все ещё не открывая глаз. Пошевелиться он не может, но все указывает на то, что ему пытались обеспечить хотя бы относительно удобное положение. И это открытие не радует. Не хотят выматывать - всегда равно хотят использовать. И вряд ли ему понравится то, чем ему предложат заняться.
Клинт поднимает опущенную до этого голову, открывает глаза - бесполезно. Темно. Настолько, что различить что-то невозможно даже ему. Стрелок снова выругивается и делает несколько наклонов вперед, разминая шею. А потом запрокидывает голову назад... и на мгновение забывает, как дышать от боли в затылке. Яркая, белым пятном перед глазами. Обжигающе горячая - сестра-близнец той, что сейчас всплывает в памяти. Отадается фантомом удара, и Клинт кусает губы, чувствуя, как сжимается все внутри.
- Хорошо приложили, гады, - выдавливает он сквозь зубы - на злость можно отвлечься. Попробовать отставить начиающую пульсировать в висках боль на второй план. Получается не сразу. Требуется несколько бесконечно долгих минут, чтобы начать дышать, чтобы расслабить грудную клетку и пообещать себе не делать резких движений.
Он проводит так час, не меньше. Внутренние часы никогда не ошибаются - Клинт привык им доверять. За это время не меняется ничего - ни гулкая тишина вокруг, ни темнота перед глазами.
Бартон привык к таким вещам. Не раз приходилось выбираться из плена, из, казалось бы, безнадежных ситуаций. Но каждый раз он знал, где оказался, и почему. Сейчас... ответа нет ни на один, ни на второй вопрос.
И это... тревожит. Даже мысленно Клинт использует именно это слово. Сказать "пугает" - подписать себе смертный приговор. Страх заставит потерять голову, заставит действовать необдуманно. Отпустить самоконтроль. А без него Ястреб опасен в первую очередь для самого себя.
Ещё час. Бартон начинает думать, что это похоже на пытку. Пока ещё держится – не делает резких движений, заставляет себя держаться на расстоянии от паники. Она неизменно последует за попытками вырваться из захвата силой. Но с каждой минутой контролировать себя все сильнее. С каждым ударом сердца крепнет мысль, что он ошибся. Что всё это – единственное, что его ждет. И дальше – только смерть. Долгая и мучительная. С жестокой иллюзией, что страданий не будет.
Стрелок упрямо гонит подобные мысли прочь. Но они упрямы. Бороться с ними все сложнее. И пить хочется все больше. А вскоре и тело начинает давать знать об усталости и о желании сменить положение. Хотя бы пошевелиться…
Когда Клинт слышит голоса – ему кажется, что это начало. Бреда, галлюцинаций, стремления выдать желаемое за действительное. Но через мгновение тишина разрывается похожим на скрежет металла по металлу звуком – и на полу показывается длинная полоска света с четкими, словно на картинке в высоком разрешении, краями. Бартон отводит взгляд – может быть слишком ярко и превращается в слух. Попробовать услышать шаги, походку, манеру говорить – у него достаточно опыта, чтобы потом использовать это. Представить того, кто будет с ним разговаривать.
Но собеседник молчит. Более того, даже не заходит внутрь. Всё, что его выдает – тяжелое дыхание, звучащее, кажется, отовсюду. Динамики – понимает Клинт через мгновение, но приятного в звуке мало, даже несмотря на то, что он догадывается об их источнике.
Стрелок снова кусает губы, чтобы не начать говорить самому. Чтобы не выдать в приказном тоне нежелание снова оставаться одному в тишине и раздражение на неизвестность. Иначе это будет использовано против него.
Кажется, его невидимый собеседник придерживается той же тактики. Выжидает. Ждет, когда у Бартона закончится терпение, когда он сорвется на крик и потребует объяснений. И Клинту не хочется себе в этом признаваться, особенно сейчас, но он действительно близок к тому, чтобы начать это делать.
Чтобы убедить себя, что это не самая плохая идея.
Не успевает. Ни вступить в спор с самим с собой. Ни что-либо ещё. Потому что слышит там, за полоской света, на которую теперь можно безболезненно смотреть из-под ресниц, оживление. Слышит, как нарастают голоса. Один, высокий и немного истеричный, особенно.
- Давай, не тормози, шагай-шагай!
И глухой звук удара. Чей-то стон.
Клинт морщится – это хуже, чем тишина. Это больше похоже на пытку, чем тишина. Потому что возможности помочь у него нет. Потому что желание помочь – первое, неконтролируемое, на грани инстинкта.
Снова удар и чей-то хриплый смех, в котором слышна, невзирая на попытки её замаскировать, боль:
- Нет, парни, я понимаю, что у вас тут вечеринка. Но я не обиделся бы, если бы вы меня не пригласили.
Знакомый смех. И голос знакомый.
- Затыкайся уже – иначе помочь придется! – и ещё один удар.
Бартон рефлекторно пытается податься вперед, словно пытаясь оказаться там, по другую сторону двери, что скрывает источник света и голоса. Ремни впиваются во внешнюю сторону запястья, и стрелка впервые накрывает чувство ярости от невозможности пошевелиться. Он дергается снова – безрезультатно. И в бессилии запрокидывает голову назад, вспоминая о последствиях за считанные доли секунды до того, как затылок касается стены.
Самоконтроль.
Клинт выдыхает. И вздрагивает, когда слышит громкий хлопок. Тоже там, где свет и голос. А через мгновение полоска на полу пропадает, исчезая вместе с таким же оглушающим хлопком.
Дверь.
Значит, рядом ещё одна. Соседняя… камера? А в ней, наверное, этот знакомый голос.
Бартон хмурится. Прокручивает услышанное в сознании. Ещё раз. И снова. Мысль назойливая, он уверен, что знает его обладателя. Уверен, что слышал уже что-то подобное. В других обстоятельствах, но с теми же интонациями. Совершенно не подходящими к обстановке. Отдающими наглостью и, в то же время, вызывающими усмешку. Совсем как…
Адреналин, напряжение и какой-то сумасшедший азарт. И ни с чем не сравнимое ощущение, что он в деле. Там, где нужен. Полезен. Им всем - усовершенствованным людям, монстру, богу. И один из них, кажется, готов разделить с ним азарт. Голос в динамике даже в такой ситуации полон оптимизма:
- Что ещё?
Стрелок усмехается:
- Тор дерется с отрядом на шестой.
Пауза и невозможно-саркастичное:
- А меня не пригласил.
Сине-зеленые глаза расширяются в удивлении, и Бартон с изумление поворачивает голову, насколько это возможно, направо. Соседняя камера. В которой – в этом уже не приходится сомневаться – находится…
- Старк, - выдыхает Клинт, думая, что это очень, очень плохая новость.
Время. Его мало. В таких ситуациях всегда понимаешь, что его осталось немного. И в то же время, самым парадоксальным образом, это всё, что сейчас есть у Клинта. Он, и его внутренние часы. За дверью тихо, и за стеной тоже. Стрелок специально прислушивается, пытается уловить малейший намек на движение или голос - это же Старк, он не должен молчать - но за следующие три часа не раздается ни звука.
Время. Бартон чувствует его ход. И в прямом смысле тоже: постепенно затекают ноги, наливаются тяжестью руки, устает от долгого пребывания в одном положении шея. Хочется поднять голову, размять мышцы плеч и упереться затылком в стену. И в какой-то момент он даже думает, что боль - меньшее из двух зол. Но она все ещё слишком яркая, заглушающая реальность настолько, что стрелок снова в бессилии опускает голову и прикрывает глаза.
Он умеет ждать. За годы работы на Щ.И.Т. пришлось научиться. Он не стал бы лучшим, если бы не умел. Иногда на выслеживание цели уходили не одни сутки - и большая их часть приходилась именно на это. Ожидание. Клинт знает, как использовать его, как не превратить в бездействие. И даже здесь, сейчас, когда по первым признакам все выглядит на редкость хреново, он пытается не дать времени отсчитывать свой ход впустую.
Анализирует. Просчитывает варианты. Предполагает худшие и прикидывает шансы выбраться из них. Получается не слишком удачно - слишком мало данных. Он понятия не имеет - где он. Понятия не имеет, что от него хотят, и к чему готовиться. Не убили, значит нужен. Для чего? На этот вопросы могут быть сотни, если не тысячи ответов. От информации до предложения сменить работу. Такое уже было. Ему угрожали, обещали суммы, которые, наверное, показались бы существенными и Старку, шантажировали... не действовало, разумеется. Ястребу нравится его работа. Нравится его "гнездо". И кем бы не был тот, благодаря кому Клинт обзавелся больным затылком, изменить это ему не под силу.
Мысль приносит спокойствие. Бартона даже хватает на короткую усмешку - он на мгновение чувствует привычную уверенность в себе, словно нет оков на руках, словно ситуация под полным его контролем. Пусть ненадолго, но этого хватает. Ровно до тех пор, пока не приходит осознание, что, по сути, такое - впервые. Он не раз видел пленников, иногда освобождал, чаще - упекал в камеры на базах Щ.И.Т.а. Но ещё никогда не был на их месте.
- Я бы вполне обошелся и без такого опыта, - тихо бормочет Клинт, чувствуя, как царапает от сухости горло. Звук собственного голоса кажется странным.
Он снова пытается изменить положение. Знает, что невозможно, что с первой попытки ничего не изменилось, но мышцам начинает не хватать движения. Остро. До боли. И тело действует на рефлексах.
Его ищут. Клинт цепляется за фразу, прокручивает её в голове до тех пор, пока не начинает верить в неё окончательно. Пока не избавляется от всех сомнений. Понимает, что может ошибаться. Но перспектива остаться без шанса на спасение хуже, чем возможность ошибиться. Если ищут, значит, главное - продержаться. Дождаться своих. Выжить. Это Ястреб умеет делать лучше многих.
- Выберусь, - выдыхает он сквозь зубы. - Выберусь, - повторяет снова, думая, что это похоже на обещание. Пусть и самому себе. А потом вдруг замирает, понимая. Что выбор слова, а точнее его формы, неправильный - нужно использовать множественное число. Потому что за стенкой Старк. И это все усложняет.
Уйти, оставив миллиардера, он просто не сможет.
Синдром героя... или как там говорил Фьюри. С подачи Наташи, не иначе - спросить у неё у него так и не хватило времени. Думать о том, что больше возможности и не представиться, Клинт себе запрещает. Как и том, успела ли Романофф уйти. Это неизбежно приведет к сомнениям - непозволительная сейчас роскошь...
Ещё три часа. Или четыре. Он постепенно начинает терять нить времени.
И вместе с ним... контроль.
Потому что больно. Потому что хочется, нужно, необходимо, как воздух, пошевелиться. Сменить положение. Дать привыкшим к постоянным нагрузкам и тренировкам мышцам возможность прийти в движение.
Потому что незнание давит. Сильнее ремней на запястья. Сильнее тишины за стеной - от Старка до сих пор ни звука.
Через сколько он не выдерживает - сказать уже сложно. Просто в какой-то момент понимает, что хватит. Что если не произойдет хоть что-нибудь, то грань между контролем и отчаянием сотрется в одно мгновение. А без контроля ему не выбраться.
И Клинт кричит. Дерет горло, не обращая внимания на острую боль при первых звуках, не жалея легких.
- Вы меня скукой добить решили, что ли? - ещё не просьба. В голосе сарказм. Нахальство. Наглость. Пренебрежение. Всё то, что формирует маску Ястреба. Защищает не хуже, чем сыворотка Кэпа или броня Старка. - Не выйдет, у меня воображение богатое!
В ответ тишина.
Гулкая.
Страшная.
И на мгновение мелькает мысль, что это - всё. Никто не придет. Не будет ни предложений о сотрудничестве, ни требований информации, ни шантажа. Он не нужен. Не нужны его знания, не нужны навыки. Нужна его смерть. Которая, при таком раскладе, будет долгой.
- Черт, - выдыхает Бартон, чувствуя, как страх сковывает грудь. Пробирается выше и хватает за горло цепкими пальцами. Нельзя. Дать ему стать главной, единственной эмоцией, нельзя.
Но на борьбу с ним нужно хоть что-нибудь. Шорох. Стук. Стон. Что угодно, кроме тишины.
- Не смей, - шипит стрелок, понимая, что, если сейчас позволит страху победить, назад тот уже не отступит.
Нужно что-нибудь. Что-нибудь сильнее паники.
Ответственность. Старк. Привязанности. Щ.И.Т. Наташа. Не помогает. Это фундамент, но не первый в неё кирпичик. А его-то как раз и нет.
Клинт резко, рвано выдыхает. Невидимая хватка на горле все крепче. Проникает внутрь, пускает корни все глубже, пробираясь прямиком к сердцу. Стрелок зажмуривается, приказывает себе думать, судорожно перебирает вариант - бесполезно. Их нет. Он прикусывает губу и в бессилии откидывает голову назад, совершенно забывая про рану на затылке.
Больно. Одуряюще больно. До темных - хотя казалось, что темнее уже быть не может - пятен перед глазами и сменяющих из разноцветных кругов. До гула в ушах, заглушающего тишину. До беззвучного стона и сорвавшегося дыхания. И до звенящей ясности в сознании десятком секунд позже.
Боль сильнее страха.
Клинт усмехается. Той усмешкой, что непроизвольно и неизменно возникает на губах, когда стрела поражает цель. Как и сейчас. Она вонзается, обрывая на вдохе безмолвный крик паники – внутренний голос, говорящий о конце, умолкает.
Это победа. Небольшая. Над собой. Но она приносит уверенность. Совершенно неожиданное сейчас и в то же время такое необходимое облегчение. Бартону даже кажется, что сидеть становится легче.
Нужно просто дождаться. Они придут. Кто бы ни привел его сюда, придет. С требованиями, с намерениями, с чем угодно. Темнота и тишина – не конец, один из этапов. Нужно просто дождаться. А это Клинт умеет лучше многих.
Он усмехается чуть шире, опускает голову, снова прикрывает глаза и позволяет себе провалиться в сон – самый быстрый способ скоротать время…
Холодно. Таша вернулась в постель после душа, и влажные пряди мажут по виску. Клинт улыбается и пытается смахнуть их в сторону – если Нат так хочется спать на мокрой подушке, это её дело, ему вполне нравится сухая. Но руки не слушаются. Запутались где-то под простынями. Стрелок раздраженно вздыхает – нужно открыть глаза и посмотреть, что мешает ему сделать движение. Не хочется. А язык словно налился свинцом, и попросить Ташу не получается.
Холод не исчезает, хотя он должен уже привыкнуть к ощущениям. Но он все ещё касается виска, с каждым мгновением все сильнее. Так, что становится неприятно. Больно.
- Что ты делаешь? – говорит Клинт. Точнее, хочет сказать. Но не успевает – просыпается от толчка в плечо, резко открывает глаза и тут же зажмуривается обратно. Ярко. Свет бьет по глазам, его много, слишком много.
- Не дергайся, - слышит стрелок, и хочет уже огрызнуться, что рад бы, но ощущение ремней на запястьях и затекших мышц никуда не делось, когда вспоминает сон. И то, что осталось после него – холод у виска. Он его знает. Он его ни с чем не спутает.
Дуло пистолета.
Бартон сглатывает, медленно произносит:
- Не дергаюсь, - и невольно думает, что его боятся. Даже обездвижив, не могут обойтись без страховки.
- А ты сговорчивей остальных, - хмыкает голос, чуть надавливая пистолетом вперед, и Клинту требуется все самообладание, чтобы не попытаться отстраниться. И не среагировать на всплывший в памяти голос Старка и сопровождавшие его звуки ударов. – Чтоб дальше тоже без глупостей. Сейчас поднимешься, босс хочет тебя видеть.
Стрелок ухмыляется – не ошибся. Нужен. Для чего – уже не так важно, когда есть возможность выяснить. Главное, что панический голос оказался не прав. И тишина не была концом. С остальным у него есть шанс справиться, есть шанс потянуть время до того, как Щ.И.Т. его найдет.
Он не язвит, хотя, разумеется, нашел бы, что ответить. Приподнимает веки, сквозь ресницы пытаясь рассмотреть, где находится, но видит только светлые всполохи. Нужно ещё немного времени, чтобы привыкнуть. А потом вдруг на мгновение забывает про все, потому что чувствует, как исчезает натяжение в цепях, держащих руки – они опускаются вниз, касаясь пола. Материала стрелок не чувствует – ладони наливаются жаром, и он пытается сжать пальцы в кулак, чтобы разогнать застоявшуюся кровь. Удается не сразу. И сквозь покалывания в пальцах он чувствует шероховатую поверхность, на которой сидит. Камень - Клинт запоминает это… просто так, потому что привык учитывать всю поступающую в ходе заданий информацию.
- Хватит рассиживаться, - щелчок – освобождают ноги, и его вздергивают вверх, придерживая несколько секунд, и толкают в спину. Бартон на автомате делает несколько шагов вперед, и замирает, не сдерживая сдавленного стона. Наступать – больно. Кажется, что в центр стопы вшили сотни игл, каждая из которых стремится наружу, прорывая кожу при каждом движении. И бьет по нервным окончанием.
- Как блядская русалочка, - шипит Клинт, заставляя себя сделать следующий шаг – ждать, когда пройдет само, можно бесконечно долго. Лучшее лекарство от парастезии, вызванной временной потерей кровоснабжения движение. Лекции по общему курсу анатомии он до сих пор помнит.
- Да вы не «Мстители», а группа юмористов, - смех у того, кто держит у виска пистолет, противный. Таким сразу хочется врезать, но Бартон давит в себе желание – вместо этого концентрируется на носках собственных ботинок. Сквозь ресницы свет режет уже не так сильно.
И вдруг понимает, что услышал.
Мстители.
- Иди-иди, русалочка, - снова толчок в спину, холод металла на коже на мгновение пропадает, когда Клинт не удерживает равновесия и почти спотыкается, и снова возвращается ощутимым тычком в висок.
- Куда идем-то? – как можно более безразлично спрашивает он и морщится – запястья охватывает жесткая хватка, заводит руки за спину, и Бартон слышит щелчок замка. А потом наконец-то открывает глаза. Натыкается взглядом на проем двери, через который тут же проходит, оказываясь в сером коридоре. Обернуться и посмотреть на камеру он не рискует.
«Много серого», – думает стрелок, делая все ещё медленные и осторожные шаги. Ни на мгновение не забывая о пистолете у виска. Скашивает взгляд на того, кто его держит, и не сдерживает разочарованного вздоха – он видит этого человека впервые. В глубине души Клинт ждал кого-нибудь из огромного списка лиц, которым успел перейти дорогу за годы работы на Ш.И.Т.
Ответа так и не следует, но стрелок не настаивает – использует время, чтобы оглядеться, постараться запомнить, увидеть что-нибудь, намекающее на местоположение здания. И думает над услышанным.
Мстители.
Остальных.
Неужели, здесь не Старк?
Бартон уже хочет спросить прямо, когда они останавливаются перед голой стеной. Клинт слышит за спиной шаги и, дождавшись, перед ним вырастет темно-серая форма без каких-либо опознавательных знаков, видит, как её обладатель прикладывает к стене ладонь. Панель в стене отъезжает в сторону, показывая на свет табло для ввода номера. Стрелок пытается его запомнить, но сдается быстро – слишком большой набор похожих букв и цифр.
- На месте, - ещё один тычок в висок, его снова толкают в спину, Бартон сбивается с шага, делая несколько резких и широких движений вперед, чтобы не упасть, и не сразу понимает, что коридор исчез, а сам он оказывается посреди огромной, словно футбольное поле, площадки.
- Похоже на стадион, - бормочет Клинт, разглядывая пустые кресла по периметру, напоминающие трибуны. Конец помещения виден плохо – зрение ещё не до конца адаптировалось к слишком ясному освещению, а прожекторы на противоположном краю выключены, скрывая часть площадки в тень. Стрелок не может отделаться от предчувствия, что им именно туда и нужно. И что он не увидит там ничего хорошего.
Он пытается подготовиться. Предполагает. На мгновение – даже Ташу. Или Старка. Что-нибудь, чем можно было бы на него воздействовать – сейчас Клинт почти не сомневается, что от него будут требовать сотрудничества. Заказ на убийство. Или информацию. И что в случае отказа – а он обязательно откажется – ничего хорошего его не ждет.
- Стояяяять, - командует все тот же голос, и делает это не менее противно, чем смеется. Клинта дергают за футболку, край ворота впивается в шею, и стрелок закашливается, опуская голову. Слышит шаги и вдруг появившийся гул – такой обычно бывает при мощном освещении.
- Вот мы и встретились, Ястреб.
Фраза, которая прямиком должна указать на личность говорящего. Но Бартон слышит этот голос впервые. Он ещё раз откашливается и поднимает голову. Хмурится, моргает несколько раз, с удивлением понимая, что понятия не имеет, кто перед ним. Он видит его впервые – невысокого мужчину, чуть выше его самого и на пару десятков лет старше, в защитного цвета форме. Темные глаза смотрят с плохо скрываемым самодовольством, и стрелок не знает – хотел бы он видеть сейчас перед собой кого-то знакомого.
Но через несколько мгновений это перестает иметь значение. Часть площадки, до этого скрытая тенью, сейчас оказывается под светом прожекторов. Клинт видит огромный экран, разбитый на двенадцать частей – четыре из них выключены, но восемь мерцают серо-голубым оттенком. Стрелок прищуривается и в бессилии сжимает ладони в кулаки, понимая, что каждое изображение показывает небольшую комнату. Камеру. Пустую, за исключением неподвижной фигуры у стены. Восемь камер, восемь фигур, восемь людей.
- Что это? – сдавленно спрашивает Клинт, догадываясь, что услышит в ответ. Не желая этого слышать.
Изображение на экранах вздрагивает, сменяя видеозапись фотографиями. Они выполнены в хорошо знакомом стрелку стиле – он не раз видел их. Часто. Очень часто. Каждый раз, как держал в руках документ Щ.И.Т.а, включающий в себя фото. В его собственном досье было похожее.
Клинт вздрагивает – с экрана на него смотрят те, чья потеря заставила Фьюри объявить предпоследний уровень угрозы организации. Пропавшие восемь агентов. Лучших агентов. Он, получается, девятый.
Бартону уже не нужен ответ, он уже совсем не хочет, чтобы он звучал. Но тот, кто стоит перед ним, разумеется, плевал на его желания.
Клинт дергает руками – чуть ли не на грани инстинкта пытаясь заткнуть уши. Чтобы не слышать. Чтобы не оказываться перед выбором.
- Твоя награда, Ястреб.
Стрелок резко выдыхает. Этого он и боялся.
Санкт-Петербург. Не Москва. В Москву Наташа решила больше не возвращаться. И судьба, кажется, огораживала её от столицы бывшей родины - за все годы работы на Щ.И.Т., за все многочисленные задания, связанные с Россией, ни одно не пришлось на Москву. Оказаться там сейчас... Романофф к этому просто не готова.
Можно, да и, наверное, нужно двинуться дальше, на восток. За Урал - там больше шансов затеряться. Но Наташа остается в Санкт-Петербурге. У неё и здесь хватает вариантов. Чтобы спрятаться, залечь на дно - то, чего она не делала с той самой охоты Ястреба на неё. И самое паршивое, что она не знает, как долго это продлится.
После разговора с Клинтом она срывается в аэропорт сразу же. В камере хранения в ячейке номер тридцать два - сумка с необходимыми вещами, как раз на такой случай побега. Они готовились к этому. Всегда. Не хотели, да, но и не могли не допускать вариант, что может пригодиться. И вот - случилось. В тот момент, когда она ждала этого меньше всего.
Только в самолете Романофф понимает, что она сделала. Как именно сделала. Не предупредив никого из Щ.И.Т.а, не поставив в известность Фьюри, даже не подумав и не взвесив. Услышала от Клинта сигнал о проблемах, словно почувствовала в сознании щелчок триггера, и стала действовать согласно их с Бартоном плана. Кажется, она пропустила тот момент, когда доверие к Ястребу стало настолько безусловным.
Наташа делает пересадку в Копенгагене. Всего час сорок - и времени хватает только для того, чтобы зарегистрироваться на рейс до Санкт-Петербурга и исследовать зал ожидания. Цель находится сразу же - скучающий в компании смартфона мужчина у выхода номер семнадцать. Она проходит мимо, скашивая взгляд на посадочный талон в его руках - Стамбул, оттуда в Бангкок. Отлично.
- Простите, - она присаживается рядом, и светло-зеленые глаза приобретают виноватое выражение, - попала в совершенно дурацкую ситуацию - через полчаса посадка, а я сообщила своему парню неверное время прилета. Вы не одолжите свой телефон - я напишу ему сообщение?
Ей нельзя отказать, они никогда не отказывают - Таша это знает, но на всякий случай улыбается, приподнимая вверх уголки пухлых губ. И в следующее мгновение рассыпается в благодарностях, когда в её ладонь опускается нагретый от руки корпус сотового.
Ей нужно всего несколько минут, она делала это уже бессчетное количество раз. Подключиться к серверу Щ.И.Т.а, ввести данные, ответить на контрольный вопрос... И разочарованного выдохнуть - ничего. Ни заданий, ни информации. Ни сообщений от Фьюри или - на это она надеется больше всего - Бартона. А ведь прошло уже больше восьми часов с момента их последнего контакта.
Романофф прикрывает глаза, удаляет данные своего присутствия в истории браузера телефона, и с улыбкой возвращает его владельцу. Наверное, выражение лица выдает её - мужчина удивленно приподнимает брови и сочувственно спрашивает:
- Что-то случилось? Вас не будут встречать?
Наташа качает головой:
- Нет, все в порядке. Спасибо.
Тот пожимает плечами, а через несколько минут уходит на объявленную посадку. Романофф смотрит ему вслед, на внутренний карман пиджака, где лежит сотовый, и мысленно извиняется, пусть и максимум, что его ждет - это несколько неприятных мгновений в том случае, если её все же ведут. И неважно, Щ.И.Т. это или те, о ком предупредил Клинт.
Перелет до Санкт-Петербурга короткий. Из аэропорта Наташа едет в гостиницу, и с полчаса проводит в душе, пытаясь согреться. Она впервые за долгое время чувствует себя растерянной. Разумеется, Фьюри рано или поздно выйдет с ней на связь. С приказом возвращаться или очередным заданием - Бартон вряд ли просил её уехать, не поставив в известность директора. Но неизвестность все равно нервирует. И приносит страх.
За Клинта в первую очередь.
Именно поэтому после душа, даже не снимая с головы полотенце, а только сильнее кутаясь в теплый халат, Наташа первым делом включает ноутбук. Отсюда пытаться проникнуть в недра Щ.И.Т.а - глупо и небезопасно. Но у них со стрелком есть свои способы. Этот Бартон придумал недавно, и он настолько выбивался из его характера, что казался Романофф почти идеальным.
Блог на одной из популярных в их время платформ. В котором из всего наполнения - фотографии, изредка разбавленные цитатами из не самых известных книг. Ничего примечательного для посторонних глаз, и идеальный способ передать информацию для тех, кто знает, как читать "между строк".
Но сейчас читать нечего. Последнее обновление - две недели назад. Её собственное, когда пришлось задержаться на задании. А после битвы на Манхэттене и Локи сделать это, не предупредив, что всё в порядке, было чертовски сложно.
Этого она и боялась.
Предупредил её... и не справился сам.
Наташа вздыхает, захлопывает крышку ноутбука и отодвигает его на край кровати. А сама откидывается на спину и несколько минут просто смотрит немигающим взглядом в потолок. Два дня - это максимум, который она продержится. Потом не выдержит, начнет копать, искать в Щ.И.Т.е информацию, пытаться вытащить из Фьюри все, что тот знает. А значит - нарушит обещание, данное стрелку, наплюет на собственную безопасность и то, что он сделал ради неё. Поэтому, у него есть два дня, чтобы выбраться. И ему лучше постараться это сделать.
Реальность возвращается вместе с болью. Где - он не скажет. Источник идентифицировать сложно - кажется, что не осталось ни одной клетки тела, которая бы сейчас не сигнализировала о боли. Но хуже всего - голова. Это Клинт понимает, когда попытается приподнять её - виски сдавливает тисками, сильно, до пятен перед закрытыми глазами, и стрелок не сдерживает сдавленный стон. Остается на месте. И вспоминает...
Как не стал даже слушать продолжения. Как вспыхнула в груди ярким огнем ярость, кромсая в клочья все остатки самоконтроля. И тогда было неважно, что к виску был прижат ствол пистолета, руки были скованы за спиной, а в его конвое было человек пять, не меньше. Его пытались шантажировать своими. Теми, с кем он не раз ходил на задание, теми, кого уважал - а это было для Ястреба большой редкостью. Теми, кого ценил он сам, и ценил Фьюри.
Поэтому - и не сдержался.
Клинт помнит только собственный резкий, совершенно неожиданный рывок, удар локтем по запястью держащего пистолет и уход от ответного удара. А дальше - только алая дымка злости, голос того хрена в костюме, приказывающий не убивать, и боль. Много боли, когда его охрана наконец-то пришла в себя.
Бартон усмехается, облизывает губы, чувствуя тонкую корку крови, и мысленно качает головой - справиться было бы нереально. Не когда он связан, не когда затекшие мышцы все ещё не вернули привычного тонуса, и не когда драка была на чужой территории. И все же он не сдержался. Почти собственноручно вручил средство воздействия на себя.
Видимо, заточение подействовало на него сильнее, чем он думал.
Клинт проводит в неподвижности ещё несколько минут. Просто лежит, прислушиваясь к ощущениям – понимает, что под плечом холод пола, чувствует, как ноет болью живот, и как она пульсирует в ногах… и как раздражающе саднит скула.
В общем, он мимолетно усмехается, как после обычной драки. Сколько их таких было до Щ.И.Т.а. Да и первое время в нем тоже. Но после каждой была возможность отлежаться сначала в собственной постели, потом в лазарете. И ни одно, ни второе ему не светит в ближайшее время. А если он не выберется, то и вообще никогда.
Ещё несколько мгновений, и стрелок, зажмурившись и приготовившись к боли, пытается подняться. Получается не с первого раза, но он с удивлением понимает, что этому ничто не препятствует, кроме сведенных за спину рук.
- Твою мать, - выдыхает Бартон, когда наконец принимает сидячее положении и осторожно, чувствуя, что это непременно отзовется болью, отползает назад и приваливается плечом к стене. Замирает. В голове шумит, и Клинт чувствует какую-то легкость, по-странному тянущую обратно вниз. Новости неважные – в таком состоянии он будет далек от того, на что на самом деле способен.
Когда головокружение прекращается, получается оглядеться. Вокруг снова темно, и не исключено, что это та же камера, где его держали в первый раз. Или другая – разницы, по сути, никакой.
Проходит, наверное, не меньше часа – теперь считать время у Клинта получается хуже – прежде, чем он слышит глухие шаги. Они становятся громче, гулче, останавливаются где-то рядом… Несколько мгновений тишины, писк, скрежет двери и знакомая полоска света на полу. Сейчас она растет, становится шире, подбираясь к нему, и приходится закрыть глаза, когда освещение коридора добирается до лица.
Снова шаги. Бартон открывает глаза и сквозь ресницы смотрит на силуэт в дверях – из-за контрастного света разобрать, кто это – не получается. Клинт видит костюм, невысокий рост и короткую стрижку. Но когда с ним начинают говорить, сомнений в личности его посетителя не остается.
- Надеюсь, ты усвоил урок, Ястреб?
Бартон неопределенно хмыкает – его гораздо больше волнует, кому именно он и лучшие агенты Щ.И.Т.а умудрились перейти дорогу. Но спрашивать напрямую, разумеется, не станет.
- Ты можешь попытаться ещё раз, в какой-то степени наблюдать за твоей попыткой было даже забавно, - продолжает его собеседник, а Клинт думает, что до двери и иллюзорной свободы совсем ничего. И связаны у него сейчас только руки. Один рывок, резкий, на который, скорее всего, уйдут все силы. Повалить, сбить с ног, приложить затылком о каменную кладку пола. Это ведь так просто. Он сможет…
Стрелок перераспределяет вес, прислушивается к внутренним ощущениям и прикрывает глаза. Нет. Не сможет. Он вообще не уверен, что удержится на ногах, если поднимется.
- Ты должен делать то, что я скажу. Если хочешь жить, конечно.
Клинт морщится. Повторяет про себя, как заведенный, «не нужно», «не стоит», «не спрашивай», но вопрос все равно срывается с губ прежде, чем его удается проконтролировать:
- Зачем? Что тебе нужно?
Пауза. Его собеседник молчит, долго. Настолько, что Бартону уже начинает казаться, что ответа и не будет, когда он все же слышит равнодушное:
- Спокойствие.
Стрелок хмурится, но переспросить не успевает – человек напротив него оборачивается, делает жест рукой, и через несколько мгновений помещение оказывается заполненным почти десятком людей с автоматами. Клинт слышит, как они становятся по обеим сторонам от него, и давится беззвучным стоном, когда его вздергивают вверх – перед глазами на мгновение расцветают яркие всполохи, и Бартон теряет ориентацию в пространстве, возвращая ощущение реальности уже в дверях.
Его ведут, почти тащат, под руки теми же коридорами, что и в прошлый раз, но сейчас стены похожи на смазанное серое полотно, а боль затуманивает всю концентрацию – проделанный путь стрелок почти не помнит.
Он приходит в себя, только когда его снова отпускают, позволяют сесть – теперь это что-то мягкое. Клинт приваливается тем плечом, которое по ощущениям болит меньше, и прикрывает глаза. Так хреново не было уже давно. И недавний полет с крыши небоскреба с приземлением сквозь не самое тонкое стекло кажется по сравнению с этим прогулкой по ромашковому полю.
Он слышит вокруг шаги, какое-то шевеление, кажется, даже голоса – они доносятся словно издалека, звучат приглушенно, и когда вдруг возникают совсем рядом, стрелок вздрагивает от укола в бедро.
И боль начинает постепенно отступать. Медленно, настолько, что Клинт не сразу понимает, что происходит. А когда её отсутствие становится по-настоящему ощутимым, не сдерживает облегченного выдоха. И наконец открывает глаза, чтобы осмотреться.
Белый. Много белого. Металлический стол, стеллажи вдоль стен… и врывающийся в ноздри едкий запах лекарств. Настолько знакомая обстановка, что Бартон бы улыбнулся ностальгически, если бы не непокидающее чувство опасности. Все чертовски похоже на один из кабинетов в лазарете Щ.И.Т.а
- Жаль, что ты довел себя до такого, Ястреб, - снова этот голос. Теперь он абсолютно точно вызывает раздражение. Но во взгляде, которым Клинт одаривает его обладателя, нет ничего, кроме равнодушия. Боль уходит, вместо неё возвращается самоконтроль.
- Впрочем, это ничего не меняет, - его собеседник усмехается, пожимает плечами и начинает мерить шагами расстояние вдоль длинного стола. – Ты просто приступишь к делу позже. Или не приступишь вовсе – но тебе же вряд ли понравится такой вариант?
Бартон молчит, смотрит ему за плечо – на противоположной стене экран. И жаль, что между ними стол, а сил, чтобы подняться, до сих пор нет. Несмотря на слабость, врезать этому ублюдку все равно хочется.
- Ты и правда неразговорчивый, - в голосе слышится смесь презрения и удовлетворения – отвратительная смесь. И чем больше стрелок его слышит, тем сильнее ноет где-то под сердцем. Уже не предчувствие. Осознание. Выбраться так просто не получится. И ничего хорошего в ближайшее время не будет.
- Но это поправимо, - он останавливается, словно специально так, чтобы не загораживать обзор экрана. И Клинт очень хочет не смотреть, но знает, что не получится. – Твоя награда, Ястреб, помнишь? Ты не единственный претендент на неё. И просто так она никому не достанется. Я человек азартный, поэтому выводить тебя из игры раньше времени было бы… скучно. Но и откладывать не хочу – одного из участников будут искать упорнее, чем мне хотелось бы.
Бартону хочется не слушать. Это слишком похоже на…
Он не успевает сформулировать мысль – экран загорается голубым, и сразу же после этого – картинкой. Та же площадка, те же пустые, похожие на трибуны, ряды, и две фигуры напротив друг друга.
Клинт хмурится и не удерживается от вопросительного взгляда.
- Ты должен был быть на месте одного из них. И в ближайшем будущем окажешься. Кстати, - он отходит назад, к столу, и прислонившись к нему, оборачивается к стрелку, впиваясь в него холодным взглядом:
- Не хочешь поспорить? Я поставил на солдата.
Изображение на экране меняется, давая крупный план, и Бартон, вздрогнув, шумно выдыхает – на этой чертовой арене друг напротив друга стоят Старк и Роджерс. И не надо быть гением, чтобы догадаться, что им предстоит.
@темы: свое
